Извещая царя о своем успехе против татар, запорожцы, однако, не то имели в своем уме: их тяготила мысль о введении на Украйне и Запорожье московских воевод. Как море, взволнованное бурей, стихает не сразу, а долго бросает потом воды к своим берегам, так и войско низовых козаков, убив царского посла, на этом одном не остановилось, а снова и с неудержимой силой разразилось против них. И как ни задабривал гетман Брюховецкий запорожцев, как ни снисходил к ним "милостивый" царь Алексей Михайлович, а все-таки народное неудовольствие на Украйне и Запорожье росло, а с ним росло и открытое возмущение против московских бояр и воевод. С начала 1668 года неудовольствия на московских управителей края поднялись почти во всех украинских городах.
    Предчувствуя беду, московские воеводы стали усиливаться ратными людьми и искать защиты у боярина-гетмана Брюховецкого. Но в этот, самый решительный, момент гетман-боярин вдруг изменил царю и объявил себя против московских воевод. Весть об этом поразила всех москвитян и сперва казалась им невероятной. В действительности же этого давно уже нужно было ожидать. Дело в том, что Брюховецкий уже с тех пор, как прочно укрепился на гетманстве, стал ненавистен всему украинскому населению. Причин к такой ненависти было слишком много: Брюховецкий насильно захватил в свои руки булаву, лишил звания всех, бывших до него, войсковых старшин, стремился усилить свою власть, вызвал на Украину московских бояр и воевод и выказал себя большим гордецом и корыстолюбцем. С каждым днем он терял все более и более популярность в среде козаков и народа и, видя непрочность своего положения, старался усилиться московскими ратными людьми. Но это не спасло его от беды. Когда народные страсти вышли из границ и поднялся открытый бунт, а бояре и воеводы обратились к нему с просьбой о защите, то Брюховецкий сперва потерялся и давал уклончивые ответы москвитянам. Но потом решился схватиться за самое крайнее средство, а именно стать самому во главе народного движения против московских управителей, призвать на помощь запорожцев и Дорошенка и очистить Украйну от москалей, приобрести расположение со стороны населения и после всего объединить Украйну и стать гетманом обеих сторон Днепра. Сам Дорошенко обещал ему сдать свое гетманство, которым он вовсе не дорожил, если только Брюховецкий объявит войну москалям. "Брюховецкій, проживши пять лЪтъ и три месяца на гетманствЪ при вЪрности своему государю, разсмотрЪвши неполезное себЪ и всему малороссійскому народу принятіе воеводъ съ войсками великороссійскими на УкрайнЪ и узнавши о скрытомъ и явномъ роптаніи за то народа, началъ промышлять объ изгнаніи изъ Малой Россіи воеводъ съ ихъ войсками" [1]. Тогда, уже заручившийся согласием со стороны Дорошенка, Брюховецкий сделал попытку войти в соглашение и со своим недругом, мстиславским епископом Мефодием. Но Мефодий сам шел к нему навстречу: будучи в Москве по делу Никона в течение 1666 и в начале 1667 года, епископ Мефодий остался недоволен сделанным ему в столице приемом, выехал оттуда с искренней ненавистью ко всему московскому и потому поспешил протянуть руку примирения гетману Брюховецкому и объявить себя горячим сторонником его плана. Мефодий советовал Брюховецкому прежде всего "уловлять запорожцевъ и ими укрепляться", но отнюдь не поддаваться москалям, чтобы не испытать той же участи, какую испытал Барабаш, которого Москва выдала ляхам в подарок [2]. В январе месяце 1668 года, после праздника Богоявления, в городе Гадяче собрана была рада и на ней объявлено было, что запорожцы "переняли" царские листы к крымскому хану, в которых, будто бы, условлено было, сообща с польским королем и ханом, разорить Украйну и старших людей ее в полон побрать; после этого решено было избить московских воевод со всеми ратными людьми в малороссийских городах и отдаться в подданство турецкого султана, но с условием только платить ему дань и пользоваться самостоятельной жизнью, как делает волошский господарь. Вслед затем в Чигирине была другая рада, и на ней присутствовали посланцы от запорожских козаков, которые принесли присягу Дорошенку быть у него под властью всем Запорожьем [3].

Почин к открытому бунту подали запорожцы с полковником Иваном Сохой, явившиеся на Украйну в начальных числах января месяца. В пригородах и местечках миргородского полка, где отданы были ранды на откуп, запорожцы перебили откупщиков, разорили ранды и погреба, пограбили вино и сделали так, что те ранды стали пустыми; в городе Яресках и в местечке Устивицах запорожцы подняли бунты, а в селе Матяшевке отрезали содержателю ранды, мещанину Остатке, бороду по самое мясо и пограбили денежной казны около 300 рублей; после этого многие мещане тех мест, по повелению полковника Сохи, стали писаться в козаки и также начали заводить бунты. Тот же полковник Иван Соха схватил нежинского протопопа Симеона за его донос об "измене" епископа Мефодия и, отобрав у него имущество, а самого измучив, отдал гетману Брюховецкому [4]. В начале февраля пришел в Глухов запорожский полковник Урбанович с полутора тысячью конных и пехотных козаков, отбил у ворот городских караульщиков и поставил собственных караульщиков, запорожских козаков. Воеводу же Мирона Кологривова, стоявшего с государевыми ратными людьми в малом городе, глуховчане, пригласив к себе стоявших в уезде для корма запорожских козаков, решили добром выдворить из города, а в случае его сопротивления определили доставать боем и приступами. Те же пехотные запорожцы, стоявшие в глуховском уезде, напали на какого-то русского человека Пронку Калину в Кролевце и, раздев его до нага, стали обыскивать у него писем, подняв над его головой топор: "Буде у тебя писемъ нЪтъ, ты будешь живъ, а буде есть, мы тебЪ голову отсЪчем". После обыска козаки стали допрашивать Калину, не идут-ли из Москвы ратные люди, и тут же Калина узналъ, что запорожцы за тем на Украйну и пришли, чтобы в малороссийских городах воеводъ и ратныхъ государевыхъ людей побить [5].
    Само собой разумеется, что обо всем происходившем на Украйне немедленно было донесено царю, и царь поспешил отправить большую грамоту на имя гетмана Брюховецкого с приказанием, чтобы он сдерживал козаков в их своевольстве и убеждал их быть верными государю. Относительно Запорожья в этой грамоте сказано было, что туда, по царскому указу, послан воевода Яков Тимофеевич Хитрово и генерал Филипп фон-Буковен с начальными людьми и со многими конными и пешими ратниками для похода на крымские улусы против нового крымского хана в помощь прежнему, если новый хан не согласится принять состоявшегося между московским царем и польским королем мира. А что до жалобы запорожцев на то, будто царь только на письме объявляет им свою милость, в действительности же вовсе забывает об них, то запорожцы, коли они пребудут в христианской твердости, щедро одарены будут царским жалованьем, и если им нужно владеть какими доходами или местами в малороссийских городах, пусть присылают к государю своих челобитчиков, и им вскоре дан будет царский милостивый указ. Но царская грамота не имела никакого действия и февраля 11 дня стало известно об измене гетмана Брюховецкого русскому царю [6]. Брюховецкий отправил воззвание к донским козакам, пользуясь волнениями, поднявшимися на Дону, и в этом воззвании писал, что Москва, побратавшись с ляхами, решила всех живущих на Украйне православных христиан, от старшин до младенцев, истребить мечом или в Сибирь загнать, славное Запорожье и Дон разорить и вконец истребить, чтобы те места, где обретаются славные войска Запорожья и Дона, в дикие поля для звериных жилищ обратить, или же иноземцами осадить; Москва хочет сперва Украйну смирить, а потом об искоренении Запорожья и Дона промышлять будет, чего ей, Боже, не допомози [7].
    В Москве нашли нужным прежде всего послать запорожцам жалованье в 2000 рублей и 100 связок сукон немецких разных цветов, ценой на 300 рублей. Царская грамота об этом отправлена марта 8 дня на имя кошевого атамана Ивана Белковского. В ней говорилось о богоотступном и нехристианском деле Брюховецкого, о его наговорах, будто бы русское войско послано в Запорожье не затем, чтобы держать бусурман от набегов на Украйну, а затем, чтобы проливать кровь украинского населения; затем говорилось об отправке к запорожцам еще в январе месяце поручика Сухорукова, о проезде его через Полтаву и безызвестном исчезновении его неведомо куда; наконец, внушалась мысль впредь промышлять для обороны Украйны и приводить отступников от царя к послушанию, за что обещалась непременная от царя милость [8].
    Однако ни жалованье, ни грамота не произвели своего действия, и на Украйне открылся всеобщий бунт: во всех городах и замках стали бить, грабить бояр и воевод и выгонять московских ратных людей. В это время запорожские козаки, соединившись с мещанами, взяли приступом замки сосницкий, новгородский и стародубовский и всех воевод, там находившихся, перебили до смерти [9].
    Когда обо всем этом получена была весть в Москве, то царь приказал белгородскому воеводе князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому весной этого же года ("как только подрастет трава") двинуться с войском на Украйну. Ромодановский, получив царский указ, пошел на Котельву и Опошню гадячского полка. В это же время гетман Брюховецкий, все более и более ожесточаясь в кровавых расправах против москвичей и своих личных врагов, дошел до того, что даже приказал сжечь живьем за какую-то вину гадячскую полковницу Острую. Этот жестокий поступок с женщиной возмутил даже запорожцев, и они снеслись с Дорошенком. Дорошенко, получив весть обо всем, происшедшем на Левобережной Украине, и о движении князя Ромодановского, призвал к себе орду и стал готовиться к отпору против русских. Положение Брюховецкого стало весьма критическим: народное движение, начавшееся против московских воевод, скоро обратилось против самого виновника введения их на Украйне. Мало-помалу сторонники Брюховецкого стали бросать его и переходить на сторону Дорошенка, действовавшего и более прямее, и более смелее. При Брюховецком остались только немногие полковники да отряд запорожцев под начальством полковника Чугуя [10]. Тогда Дорошенко отправил письмо к Брюховецкому с требованием сдать свое гетманство. Но Брюховецкий, вместо этого, пошел навстречу Дорошенку с войсками и с татарами. Июня 7 дня 1668 года противники встретились на Сербинском поле, близ Диканьки. Тут козаки Брюховецкого перешли на сторону Дорошенка, и Дорошенко послал к Сербинской могиле, где стоял Брюховецкий, брацлавского сотника Дрозденка и приказал ему взять в плен Брюховецкого. По тому приказанию Дрозденко с несколькими десятками козаков явился к Брюховецкому и, объявив ему приказание своего гетмана, взял с кресла под руку и повел его к Дорошенку. Но тут к Дрозденку подскочил запорожский полковник Иван Чугуй, личный друг Брюховецкого, всегда, с самого начала его гетманства, остававшийся при нем с несколькими сотнями низового товарищества, и ударил Дрозденка мушкетным дулом в бок с такой силой, что Дрозденко упал на землю и выпустил из рук Брюховецкого. Но на Брюховецкого набросились его же собственные сотники и простая чернь; они немедленно схватили его и доставили Дорошенку. Приведя к Дорошенку и вычитав ему все его вины, сотники и чернь начали терзать Брюховецкого и таким образом июня 7 дня, в понедельник Петрова поста, в полдень, убили его перед глазами Дорошенка. Запорожский полковник Чугуй, возмущенный дикой расправой над Брюховецким, жарко стал подбивать войско убитого к тому, чтобы оно уничтожило Дорошенка, но войско Брюховецкого не послушало Чугуя, вследствие чего сам Чугуй ударил на некоторую часть козаков и истребил ее, хотя и не без урона для своих запорожцев. Но междоусобие продолжалось недолго, так как Дорошенко, извиняясь перед Чугуем и запорожцами, говорил, что он не желал смерти Брюховецкого и не отдавал приказания убивать его. Запорожцы, захватив с собой царскую бумагу, данную Брюховецкому, и бунчук, возвратились в Сичу [11]. Сам же Дорошенко объявил себя гетманом обеих сторон Днепра и, оставив на левой стороне наказным гетманом черниговского полковника Демьяна Многогрешного, вернулся в Чигирин.

Во всех описанных действиях нигде не видно участия знаменитого вождя запорожских козаков Ивана Сирка. И точно, Сирко после своего возвращения из похода на Крым и получения за то похвальной грамоты от царя, оставил, по неизвестной причине, Сичь и очутился в Слободской Украйне в звании полковника города Змиева и заведующего козаками слобод Мерефы и Печенегов [12]. Состоя полковником Слободской Украйны, Сирко лично убедился в несправедливых действиях московских воевод и бояр на Украйне, и потому, снесшись с Дорошенком, выступил на защиту козацких прав Слободской Украйны против Москвы. Марта 4 числа 1668 года в слободе Красном-Куте и на Торских озерах [13] вспыхнул бунт. Скоро этот бунт отозвался в городе Змиеве: восстал змиевский полковник Иван Сирко. Марта 11 дня Сирко вместе с козаками, из Змиева бросился к Харькову, имея целью поднять и харьковцев против московских бояр и воевод. В то время харьковским воеводой был Лев Сытин: "Марта 11 пришелъ подъ Харьковъ измЪнникъ Ивашка СЪрко съ измЪнники черкасы, собрався съ многими людьми, и переходить рЪку Уды въ 2 верстахъ отъ Харькова и хотятъ идти подъ Чугуевъ". Но харьковцы отказались действовать заодно с Сирком. Тогда Сирко решил силой заставить их. Чугуевский воевода сообщал о том белгородскому воеводе князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, извещая его, будто харьковцы уже изменили царю. Но Ромодановский уверил чугуевского воеводу, что харьковцы остались верны великому государю, и приказывал ему, "ссылаясь съ харьковскимъ воеводой Сытинымъ однолично надъ измЪнниками черкасами промыселъ и поискъ чинить, и полонъ имать, и села и деревни жечь, сколько Бог милосердный поможетъ". После этого Сирко принужден был покинуть Харьков. Покидая Харьков, он, в апреле месяце того же года, разорил село Боровое, в мае ограбил слободы Колонтаев и Мартовую [14], потом очутился каким-то образом под городом Ахтыркой, где, вместе с запорожцами, бился против царских войск, из-под Ахтырки вернулся в Кишенку. Октября 20 дня Сирко уже очутился в Чигирине, где, по известию польского поручика Белькевича, завезенного Дорошенком в качестве пленника, ходил по городу "своевольно, а не за карауломъ" и, после побега Белькевича, оставался в Чигирине [15]. Октября 25 дня Сирко был в Торговице. "А о томъ вельми печаленъ, что отъ царскаго величества отступилъ, а бусурманамъ онъ не присягалъ. Приходилъ же онъ и соединился съ городами, въ которыхъ живутъ козаки, не для чего иного, как для того, чтобы воеводы надъ нашими (украинскими) людьми не были, а вмъсто них, по старому украинскому обычаю, поставлены были полковники, сотники и войты" [16]. Нужно думать, что к этому же времени относится известие и о том, что Сирко, кроме Ахтырки, был и под Полтавой, где он почему-то закопал в земле под городом пушки, которые потом выкопали полтавские козаки, ходившие под великого государя город Валки [17].
    Сколько времени Сирко оставался в Торговице, — это неизвестно. На основании отрывочных данных можно думать, что пребывание его в этом городе было слишком недолго и что отсюда он ходил на Крым воевать татар. Ноября 9 дня гетман Дорошенко писал гадячскому сотнику, что запорожское товариство погромило татарские улусы и злым татарам за зло тем отплатило; а теперь он, гетман, услыша о погроме со стороны низового войска татар и о готовности его биться с ними, послал с добрым вождем своим, с паном Иваном Сирком, несколько тысяч человек с пушками, чтоб татарские земли войско воевало [18]. Нужно думать, что об этом самом походе Сирка на Крым рассказывал, октября 25 дня, в Киеве воеводе Петру Васильевичу Шереметьеву крымский выходец, шляхтич Турач. По его словам, полковник царского величества Иван Сирко, с запорожцами, калмыками и донскими козаками, три раза ходил на Крым и в третьем походе побил около 3000 татар, да около 500 взял в плен, а после третьего похода ходил четвертым на город Бахчисарай с пушками. Нужно думать также, что об этом самом походе Сирка говорили в Москве поручик Крыжановский и сотник Старой, выехавшие из Киева в путь ноября 22 дня: "А СЪрка гетманъ Дорошенко послалъ съ ратными людьми, которые при немъ были, въ Крым, для того, чтобы учинить въ Крыму поискь и замЪшанины" [19].
    Но скоро Сирко и запорожцы, оставив Крым, должны были поспешить в Запорожье и на Украйну, куда призвали их неотложные дела. Гетман Дорошенко, истребив Брюховецкого и удалившись в Чигирин, не нашел там должного спокойствия и очутился в таком шатком и тревожном положении, что должен был лавировать между Москвой, Турцией, Крымом и Польшей и сноситься с ними, обещая каждой из них свою верность и ни одной не исполняя своего обещания. Прежде всего Дорошенко нашел затруднение в Левобережной Украйне: оставив там наказным гетманом Демьяна Многогрешного, Дорошенко не мог подать ему вовремя помощи против русских, и Многогрешный вошел в сношение с князем Григорием Ромодановским, изъявив ему свое желание перейти к московскому царю. Тогда Дорошенко снесся в сентябре месяце с турецким султаном и выразил готовность быть у него в подчинении. Султан на это предложение потребовал, чтобы Дорошенко посадил в Чигирин и в крепость Кодак по 1000 человек янычар. Дорошенко стал выговаривать себе Чигирин и решил на том, чтобы посадить в Кодаке 3000 янычар, но Чигирин сделать свободной столицей гетмана. В это же время Дорошенку написал письмо крымский хан и потребовал от него, чтобы он укротил запорожских козаков, которые, ходя в разных числах из Запорожья на крымские улусы, большие убытки и разорения татарам чинили, и чтобы гетман, сделав сыск, возвратил все пограбленное запорожцами. Но Дорошенко, написав о том запорожцам, получил от них такой ответ, что они имеют на Кошу своего гетмана и его, Дорошенка, за гетмана не считают [20].

И точно, в последних числах месяца сентября запорожцы объявили гетманом Степана Вдовиченка, бывшего генеральным писарем в Запорожье. Когда Вдовиченка выбирали гетманом, в то время были и крымского хана посланцы, и запорожцы учинили перед теми посланцами присягу на том, чтобы вольностям татарским быть около Запорожья так, как было при старой Хмельницком, а татарам прислать за то 80000 человек войска в помощь запорожцам. Новому гетману Вдовиченку поддались города Полтава, Гадяч, Лубны и другие, и Дорошенко должен был послать за Днепр против сдавшихся Вдовиченку городов своего брата Григория Дорошенка. Тогда Вдовиченко три раза посылал к Дорошенку листы, в которых просил его прийти в Запорожье на черную раду и ждать там, кого запорожцы выберут в гетманы, а кто окажется выбранным, тому булаву и бунчук дадут. Дорошенко согласился на это, но предварительно послал от себя в Запороги лазутчиков; лазутчики же донесли Дорошенку, что в Запорожье его убьют, и тогда он засел в Чигирине и не стал никуда выезжать оттуда. После этого Вдовиченко стал писать Дорошенку, чтобы он не назывался гетманом и вернул бы булаву и бунчук, а запорожцы с татарами стали воевать города Дорошенка, разорять и жечь села и деревни, людей сечь и в полон брать [21]. Но и этим дело для Дорошенка не кончилось: в Запорожье явился еще один гетман Петро Суховий. Уже вскоре после убийства Брюховецкого запорожцы, не желая пристать к Дорошенку, возвратились в Сичь и отправили от себя к крымскому хану несколько человек посланцев. Хан очень обрадовался приходу запорожцев, принял их с большой приязнью и узнав, что они разошлись с Дорошенком, посоветовал им выбрать самостоятельного гетмана в самом Запорожье. Сперва охотника на то долго не оказывалось, но потом на это изъявил свое согласие бывший писарь запорожского войска, молодой, двадцатитрехлетний, "но досужій и ученый человЪк", Петро Суховий или Суховиенко. Суховий сочинил себе печать, подобную печати крымского хана,— лук и две стрелы, — стал именоваться гетманом войска запорожского и написал письмо Дорошенку, называя себя гетманом ханова величества, приказывая Дорошенку отнюдь не именоваться запорожским гетманом. В Запорожье к Суховиенку пристала одна партия, в 6000 человек, козаков; зато другая партия признала гетманом Дорошенка и звала его на левую сторону Днепра для черной рады, обещаясь стрелы Суховия поломать своими мушкетами. Последняя партия запорожцев отправила к Дорошенку 6 человек посланцев с приглашением принять гетманство, но Дорошенко от рады отказался, а посланцев отпустил с честью, одарив их шубами, шапками, сафьяновыми сапогами и отправив через них в Запорожье козакам подарки, хлебные запасы и овощи [22]. Но Суховий не остановился на первой попытке сделаться гетманом: написав письмо хану от имени всего войска, он вместе с посольством от запорожского Коша отправился и сам к нему в Крым. Хан принял Суховия очень милостиво, остался очень доволен им и написал письмо в Запорожье, что раньше того козаки никогда таких умных людей не присылали в Крым, а потому просил и впредь присылать таких "досужихъ" как Суховий. После этого, дав Суховию войско, с Калгой и Нурредином, хан приказал Дорошенку вместе с Суховием идти против князя Григория Ромодановского, выступившего на Украйну для борьбы с Дорошенком и со всей козацкой старшиной, избившей московских бояр и воевод. Но Дорошенко, видя, что орда больше "прыхильна" к Суховию, нежели к нему, сам уклонился от похода, а послал своего брата Григория Дорошенка. Пока Григорий Дорошенко, Суховий, Нурредин и Калга-салтан успели переправиться через Днепр и войти в левобережные города, князь Григорий Ромодановский выслал против татар и козаков подъезд со своим сыном Андреем. Но возле села Гайворона конотопского повета татары, октября 10 дня, захватили Андрея Ромодановского в плен и потом угнали его в Крым. После этого князь Григорий Ромодановский отступил в Путивль, а Суховий, промешкав некоторое время возле Ромен, решил переправиться с татарами из Левобережной Украины в Правобережную и добывать себе там чигиринское гетманство. Несмотря на зимнее время, Филиппов пост, Суховий переправился через Днепр и решил низложить Дорошенка. Постановлено было союзным козацким войском сперва послать за Дорошенком, потом сделать раду и на раде постановить запретить запорожским козакам впредь делать "тесноту" татарам; кроме того, Суховий особо писал Дорошенку о том, чтобы он явился на раду для того, чтобы запорожцы могли выбрать одного гетмана для обеих сторон Днепра. Но Дорошенко, считая небезопасным всякий выезд для себя, снова уклонился от этого, объявив, что рады бывают для выбора гетмана всегда в городах, а не в Запорожье. Получив такой ответ, татары и запорожцы собрали собственную раду и на ней объявили гетманом Петра Суховия. После этого Суховий отправил своих послов к турецкому султану с просьбой о признании его гетманом и с предложением стоять на тех статьях, какие с султаном постановил Дорошенко. На предложение Суховия султан отправил к нему собственных послов и через них объявил ему позволение именоваться гетманом, а крымскому хану с ордой приказал помогать Суховию, обещая прислать весной новое войско, по договору, на крепость Кодак. С этими-то силами Суховий с Калгой-салтаном и с Нурредином и пошел на правый берег Днепра под города Черкассы, Крылов и Чигирин. Дорошенко, видя такое дело, ничего решительного не мог предпринять против Суховия, кроме того, что разослать всем днепровским жителям приказание прятать свои пожитки от Суховия и ничего не оставлять ему. Жители в точности исполнили приказание своего гетмана, и Суховий действительно не нашел никакой добычи в заднепровской Украйне; татары между тем требовали от него вознаграждения за свой поход и, не получая его, хотели "подуванить" между собой добро Суховия, а его самого, вместе с бывшими при нем запорожцами, в полон взять. Тогда Суховий, предвидя для себя опасность, через "скорыхъ и быстроногихъ пословъ своихъ" дал о том известие в Кош, где в ту пору кошевым атаманом был слабый по характеру Иван Белковский [23]. Кош послал для выручки Суховия двух своих полковников, Ивана Сирка и Игната Улановского. Полковники прибыли в тогобочную Украйну в конце декабря месяца "межи святы Рождества Господня". Узнав об этом, Нурредин не осмелился напасть на Суховия, и, опасаясь Сирка и Улановского, скоро убрался в Крым, а Суховий, вместе со своими избавителями, вернулся в Сичу [24]; гетман же Дорошенко известил о победе над Суховием и запорожцами всех козаков и приглашал украинцев обходиться дружелюбно с великороссиянами [25].
    После этого гетман Петро Дорошенко, видя такое "запорожское Cyxoвію вспоможеніе и ратунокъ, началъ заразъ додумываться, что Суховій вышелъ из Сичи сь намЪреніем добиться гетманства Брюховецкаго и Дорошенка не самъ, но могь быть отправленъ отъ всего низового войска; а также соображая, что не могъ онъ самъ пригласить и знатныхъ крымскихъ салтановъ и вызвать къ себЪ въ самую опасную минуту Сирка и Улановскаго, началъ съ того времени питать въ сердцЪ своемъ злобу противъ запорожцевъ и искать повода, чтобы отомстить имъ" [26].
    Недолго, однако, запорожцы и Сирко стояли за Суховия: будучи еще так недавно на его стороне, они выступили теперь за Дорошенка. Тогда Суховий ушел к татарам, с которыми он настолько сошелся, что даже побусурманился и принял имя Шамай или Ашпат-мурзы; при нем было всего лишь около 300 человек запорожцев [27].
    Дорошенко, узнав об этом, стал сноситься с татарами с целью "быть по-прежнему въ миру съ ними", но с непременным условием выдачи ему Суховия. Татары отвечали Дорошенку готовностью на мир, но с условием, что если они выдадут ему Суховия, то Дорошенко отдаст им Сирка [28]. Конечно, на этом мир состояться не мог. Сам Сирко в это время вновь собирался на татар. Января 19-го дня 1669 года киевский воевода Петр Васильевич Шереметьев доносил в Москву, что около города Полтавы "стояли на лежЪ 5000 человЪк козаковъ разныхъ полковъ, ожидавшіе весны: если Сирко попрежнему пойдетъ на Крымъ, то и они пойдутъ съ нимъ" [29].
    Однако Сирко и на этот раз в Крым не пошел: он стал действовать заодно с Дорошенком против татар и Суховия в самой Украйне В половине января того же года сам гетман Петр Дорошенко извещал своего брата, Андрея Дорошенка и всех гадячских обывателей о том, что охотный полковник Сирко послан им, с конными и пешими войсками, против крымского хана Батырчи гетмана и Суховия и, божиею помощью, "отважне и моцне" разгромил их во многих местах, в особенности же сильно побил под местечком Ольховцем; Суховий понес здесь страшный урон; он ушел с поля битвы сам-пять или сам-пятнадцать; союзники бежали сперва о бок с Капустиной долиной, а потом в город Торговицу и оттуда в Крым; побитых татар было 4000 человек; при Сирке находился запорожский полковник Улановский. После этой битвы все козаки, державшиеся стороны Суховия, перешли на сторону Сирка [30].

Начало 1669 года ознаменовалось в истории малороссийских козаков выбором (марта 3-го дня) нового гетмана Демьяна Многогрешного. Многогрешный сперва отказывался от гетманства "якь старая дивка отъ женыха", но потом согласился и отправил от себя в Москву послов с поклоном царю. Запорожские козаки, так же как и большинство малороссийских, не признали гетманом Демьяна Многогрешного, решили собраться на общую раду и выбрать одного, ни от кого независимого, гетмана. Многогрешный, сделавшись гетманом, хотел действовать в отношении Дорошенка мирным путем и в этом духе написал ему письмо, в котором, между прочим, просил его очистить все города Левобережной Украйны, так как Левобережная Украйна и Запорожье состоят в целости при великом государе, царе московском; от царя на Запорожье по этому,поводу посланы и грамоты и определена низовому войску плата на прокормление [1].
    Но Дорошенко в это самое время был занят более существенным для него вопросом: он хотел получить утверждение на своем гетманстве от турецкого султана. Султан, найдя, что гетман Дорошенко слишком непостоянен в своих обещаниях и что он уже успел изменить и Москве, и Польше и Турции, отправил от себя послов в малороссийский город Корсунь и велел им выбрать нового гетмана для заднепровской Украйны. Турецкие послы явились в Корсунь в первых числах месяца марта 1669 года и открыли там раду; рада тянулась в течение десяти дней. От Петра Суховия на эту раду прислан был полковник Нос с 70-ю козаками сичевого товариства. Через полковника Носа Суховий прислал Дорошенку письмо, в котором писал, чтобы Дорошенко отнюдь не мирился ни с турками, ни с татарами и шел бы в поле на раду, куда прибудет и он, Суховий, с запорожцами; в противном случае Суховий грозил Дорошенку совсем выгнать его из города Чигирина. Но Дорошенко не обратил внимания на заявление Суховия, и рада в Корсуне состоялась. На ней предложен был турками в гетманы сперва Юрий Хмельницкий. Но сам Хмельницкий отвечал на это отказом: он объявил, что никакого гетманства не желает и если его выберут против воли, то он против ратных людей московского государя биться не будет и на украинские города не пойдет, потому что на том присягал великому государю, а сойдет в Запорожье и будет воевать против татар. После такого заявления со стороны Хмельницкого турецким послам ничего другого не оставалось, как остановиться на прежнем гетмане, и они волей-неволей выбрали "совершеннымъ" гетманом Дорошенка. В то время, когда происходила эта рада, запорожцы, в числе семидесяти человек [2], стояли поодаль от города, а потом совсем оставили Корсунь и вернулись в Запорожье. Но каким-то образом, однако, Дорошенку удалось захватить из них 40 человек вместе с полковником Носом и оковать их цепями. Рада окончилась марта 14 дня, и после этого Дорошенко отправил от себя около 15 человек посланцев в Запорожье с листами, к Петру Суховию. Суховий четырех человек из Дорошенковых посланцев отпустил назад, а одиннадцать человек оковал цепями и из них одних приказал повесить поперек по вербам, а других послал к хану. Дорошенко, узнав об этом, отпустил на волю 40 человек запорожцев вместе с полковником Носом и позволил им идти, куда захотят; из них, выбрав трех человек и дав им по коню, платью и ружью, гетман отправил с листами на Запорожье. Но запорожцы и этим не смягчились, и на Украйне пронесся слух, будто они хотят выбрать собственного гетмана, если не запорожца Савочку, то Демьяна Многогрешного, но только не Дорошенка и даже не Суховия. Тотчас после праздника Пасхи, на Фомину неделю, некто донской козак Обросим Телешов случайно повстречал в 15 верстах от Чигирина, под Медведовкою, полковника Ивана Сирка, который ехал сам-четверть в Чигирин. В разговоре с Телешовым Сирко высказался против татар и объявил, что он всегда был брат православным христианам и сын восточной церкви, что великого государя хлеба-соли он довеку не забудет и что с бусурманами он братства никогда не будет иметь. Сам от себя Телешов передал в Москве, что при нем Сирко на страстной неделе великого поста прислал в Чигирин 3 человек татарских языков: он громил татар на Поднестрии, где встретился с ними в то время, когда они шли из Польши с полоном [3].
    Однако, слухи об объявлении запорожцами кошевым Савочки и Многогрешного не оправдались. Отвращение Сирка к татарам также далеко не все разделяли. Не разделял этого мнения прежде всего Петро Суховий: он не только брезговал союзом с бусурманами, а напротив того, при помощи их хотел сокрушить Дорошенка. В самом конце апреля месяца Суховий из Коша на Чортомлыке послал письмо переяславскому полковнику Дмитрию Райчу и в нем прежде всего извещал своего приятеля о том, что в апреле месяце запорожцы выбрали его, Суховия, на постоянное гетманство. Затем сообщал, что, после избрания на гетманство, он держал совет со всем старшим и меньшим товариством войска запорожского и решил радеть и промышлять об успокоении отчизны и о соединении обеих сторон Днепра под единою властию, вследствие чего приглашал Райча не идти к Дорошенку, а идти к нему, Суховию. Далее Суховий сообщал о том, что Райча скоро услышит о пребывании его, Суховия, с запорожцами и с крымским ханом под Чигирином и что он уже разослал приказание всем полковникам правой и левой стороны Днепра собираться на Цыбульник. Почти в таких же самых словах и о том же самом писал Петро Суховий и к прилуцкому полковнику Ивану Маценку, сообщал ему о намерении своем вскоре после святой недели идти к Чигирину и приглашая полковника идти против Дорошенка. Об избрании Петра Суховия в гетманы и о его намерении идти под Чигирин с запорожцами и ордой тому же Ивану Маценку сообщал из Коша на Чортомлыке и бывший прилуцкий полковник Лазарь Горленко, друг и кум Маценка. Горленко одобрял намерение Маценка оставить Дорошенка и "подлегать" к Многогрешному, но советовал ему лучше всего "быть двоеличною китайкою ко всякому на время, потому что это лучше будетъ для него" [4].

Намерение свое Суховий действительно не замедлил исполнить: собрав запорожцев и 40000 татарской орды, он "по траве", тотчас после великодненского праздника, вышел под Черный лес, расположился в 30 верстах от Чигирина и больше трех раз подбегал с запорожскими козаками к Чигирину, Жаботину и другим пестам правой стороны Днепра, причиняя жителям огромные убытки в рогатом скоте и лошадях и захватывая много людей в неволю. Крымский хан и ногайский мурза отложились от турецкого султана и, вопреки его запрещению, сдружились с Суховием и с запорожскими козаками; хан прислал всяких запасов и сукна на кафтаны запорожцам. Союзники решили простоять все лето возле Чигирина и добывать его. При Суховии был и Иван Сирко. В это время "стали поглядать на Суховіеву руку" и три полка, Полтавский, Миргородский и Лубенский, и даже склонны были отправить от себя посланцев в Запорожье [5]. Мая 10 дня киевскому воеводе князю Григорию Козловскому доносили, что Дорошенко назначил в Чигирине новую раду и на той раде хочет сдать свое гетманство, а крымские татары, в числе 20000 с запорожцами, стоят в 20 верстах от Чигирина, на речке Цыбульнике, и ожидают хана; когда же хан придет, то татары и запорожцы будут чинить промысел над Дорошенком, а летом пойдут к Киеву и к другим городам заднепровской Украйны. Вслед затем о намерениях запорожцев получил весть нежинский воевода Иван Ржевский; ему сообщали, что в Чигирине, в малом городке, засел какой-то запорожский полковник (нужно думать, Сирко) с козаками, который не пускал к себе Дорошенка, что сам Дорошенко сидит в большом городе и находится в беспрерывной тревоге от татар и что Суховий отовсюду зазывал татар, чтобы окончательно ударить на Дорошенка. Но в тот же день воевода Ржевский получил и другую весть, что Дорошенко вошел в мировую с Суховием и Сирком и, соединившись с ними, задумал перейти на левую сторону Днепра, чтобы добывать государевы города. Весть эта потом подтвердилась, и мая 11 дня в Киеве стало известно, что Дорошенко и Сирко уже даже послали на переяславскую сторону два козацких пехотных полка, чтобы они "заступили" близкие к Днепру города, Золотоношу и Лубны. Полковники посланных полков Головаченко и Манжос, перенравились через Днепр под Оржищевым и ждали, пока Дорошенко и Сирко подымут орду и всей силой пойдут на поляков и на малороссийские левой стороны Днепра города. Они отправили послов к турецкому султану с просьбой о принятии в подданство Дорошенка, и объявили приказ всем козакам и крестьянам заднепровской и киевской стороны быть наготове. Сам Суховий в это время был в Запорогах, где состоял кошевым атаманом козаков, и приглашал Дорошенка на раду, но Дорошенко по-прежнему ему в том отказал. Особо от Манжоса и Головаченка стояли полковники Иван Малютенко в Воронкове и Иван Гладкий в Остре с 700 человек запорожцев [6].
    Видя приближавшуюся грозу со стороны Дорошенка и Сирка, гетман Демьян Многогрешный послал из Батурина мая 10 дня увещательное письмо в Запорожье на имя кошевого атамана Петра Суховия и всего славного рыцарства низового, на Кошу, на лугах и на полях обретающегося. В этом письме Многогрешный прежде всего сообщал запорожцам о том, что он много раз писал им раньше означенного времени, но письма эти, вероятно, не доходили к ним, в чем он видел действия козней безбожного и нелюбящего добра, лубенского полковника Григория Гамалии, сторонника Дорошенка, Затем он раскрыл все неблаговидные поступки гетмана Петра Дорошенка, которому он некогда повиновался, как старшему, надеясь, что он будет промышлять об общем благе и доставит народу мир и тишину; в действительности же Дорошенко, забрав скарб и арматы убитого Брюховецкого и переправивши все это за Днепр, покинул на произвол судьбы города левой стороны Днепра и его самого, наказного гетмана Демьяна Многогрешного, объявив ему, чтобы он, Многогрешный, сам оборонялся от московских войск. Тогда ему, Многогрешному, ничего не оставалось больше делать, как "договориться" с его царским пресветлым величеством на тех статьях, на каких договорился славной памяти гетман Богдан Хмельницкий. Заканчивая своё письмо, Многогрешный молил запорожцев оставить хана и склониться к православному монарху, так как московский государь уже даровал свободу всем тем украинцам, которых позасылал Брюховецкий в Москву н в другое города, а крымский хан едва ли и одной душе христианской даст свободу [7].
    Вероятно, это письмо или вновь не дошло, или слишком поздно в Сичь пришло; по крайней мере, посланцы самого же Демьяна Многогрешного, бывшие в Москве, в самом конце месяца мая, рассказывали там, что запорожцы, которые ходили для рыбы, передавали, что им нет ни от царского величества грамот, ни от гетмана Многогрешного письма [8].
    Дошло ли письмо гетмана Многогрешного до Суховия или нет, во всяком случае Суховий далек был от мысли держать сторону Москвы. Суховий и крымский хан Адиль-Герай, находясь по-прежнему в миру, решили действовать заодно и постановили на следующем между собою договор: Адиль-Герай посредством орды и козаков освободится от турецкого ига, а Суховий с запорожцами посредством орды освободится от Польши и Москвы; на том Суховий и Адиль-Герай написали письмо Дорошенку и приглашали его примкнуть к ним. Но Дорошенко, получив об этом известие, отверг предложение и написал турецкому султану письмо с жалобой на хана и с просьбой низвергнуть его с трона и вместо него назначить другого, согласного во всем с Дорошенком человека. Узнав об этом, хан Адиль-Герай и Суховий решили идти к Чигирину и захватить там в руки Дорошенка со всей его старшиной. В свою очередь, Дорошенко, узнав о решении Суховия и Адиль-Герая, поднялся на хитрость: он стал склонять на свою сторону Суховия и предлагал ему собственную дочь в замужество, желая тем выиграть время и укрепиться турецкими силами [9].
    Благодаря этой уловке, до открытого действия между противниками дело не дошло, и оба они опять заговорили о новой раде и о выборе нового и единого гетмана вместо их обоих. Мая 21 дня ехавшие через Киев греческие купцы показали воеводе князю Григорию Козловскому, что во время своего пути они видели полковника Ивана Сирка с 50 конными козаками, со слов самого Сирка они узнали, что он едет в Лодыжин за Григорием Дорошенком, где с ним было 2000 человек козаков. В Лодыжине же купцы слыхали, что у Дорошенка имеет быть вскоре рада и на этой раде козаки будут выбирать нового гетмана и с новым гетманом пойдут на малороссийские города московского государя.
    О Петре Суховие князь Козловский получил весть, что он стоял в 30 верстах от города Кодака с 2000 Козаков и с 10000 татар и из места своей стоянки отправил 8 человек посланцев к Дорошенку, прося его явиться на раду под город Крылов, на урочище Цыбульник, для выбора нового гетмана. Дождавшись Дорошенка и примирившись с ним, Суховий с татарами и запорожцами также предполагал идти на малороссийские города [10].

В Москве все эти вести пока не были известны, и царь Алексей Михайлович июня 11 дня написал письмо на имя кошевого атамана (без фамилии) и всего войска, к запорожским козакам с увещанием не прельщаться никакими прелестями, склонять других к царскому величеству и быть в послушании у гетмана Демьяна Многогрешного. Из самого письма видно, что царь был введен в заблуждение извещением гетмана Многогрешного о готовности кошевого атамана и всего низового войска, сообразно прежнему своему обещанию, служить верно великому государю, его царскому величеству [11].
    Между тем гетман Дорошенко, согласно просьбе Суховия, вышел июня 6 дня из Чигирина с козаками, и направился к урочищу Цыбульнику, имея твердое намерение сдать свое гетманство другому лицу. Услышав о движении Дорошенка, полковники полтавский, миргородский, гадячский и лубенский, каждый со своим полком, потянули в Ромны, где стоял высланный раньше того Дорошенком полковник Манжос. Гетман Демьян Многогрешный, предвидя беду, послал к царю лист с просьбой о скорейшей высылке на Украйну московских ратных людей ввиду наступления отовсюду внутренних и внешних врагов [12].
    Но опасения Многогрешного на этот раз были напрасны: Дорошенко, вышедший из Чигирина для рады на урочище Цыбульник, потерял доверие со стороны населения и должен был вернуться в Чигирин. Это объясняется выходом из Запорожья Суховия с татарскими салтанами и с Юрием Хмельницким, которого татары хотели видеть единым гетманом вместо Дорошенка. При Суховие было 200 человек конных и 300 пеших запорожцев да несколько тысяч татар, с которыми он расположился в 160 верстах от Киева, под Тясьмином. Суховий и татары потребовали, чтобы Дорошенко шел на раду к реке Росаве вместо Цыбульника. Дорошенко и на этот раз изъявил свое согласие и двинулся к назначенному месту; но за ними последовало только три полка — Чигиринский, Черкасский и Серденяцкий, остальные полки — Уманский, Корецкий, Белоцерковский, Кальницкий, Паволочский и Торговицкий — перешли и поддались Суховию. Вероятно, это обстоятельство заставило Дорошенка вновь вернуться назад в Чигирин и отказаться от участия на раде. Недовольные этим, Суховий и татарские салтаны решили идти к Чигирину и добывать там Дорошенка. Для полного успеха хан прислал в Запорожье 1000 коней, чтобы дать возможность идти в поход и тем козакам, которые, за неимением лошадей, не могли выбраться из Сичи. Но запорожцы взяли из присланных тысячи коней только пятьсот, на которых и пошли под Чигирин, а остальных отослали назад. В начале месяца июня Суховий с запорожцами и салтаны с татарами были уже возле Чигирина; они хватали там стада и уже намеревались сделать общий приступ на город, но в это время пришло тревожное известие из Сичи, которое заставило Суховия и запорожцев бросить Чигирин и с поспешностью возвратиться в Запорожье. Дело состояло в том, что в отсутствие Суховия крымский хан отправил на Запорожье 1000 человек татар и приказал им "засЪсть" Сичу и вырубить оставшихся в ней запорожцев. Но коварный замысел татар не удался им: оставшийся в Сичи бывший кошевой атаман Курило собрал всех запорожцев, находившихся налицо и бывших в лугах на промыслах, и с ними "отсел" Сичу, многих татар побил, многих потопил, многих прочь прогнал; из последних некоторые побежали к крымским мурзам, которые были с Суховием под Чигирином, и сообщили им обо всем случившемся в Сичи. Суховий, после большой ссоры с мурзами, оставил Чигирин и вернулся в Сичь.
    Так рассказывали об этом деле в Москве нежинские обыватели, писарь Филипп Константинов и бурмистр Яков Жданов. Сам гетман Демьян Многогрешный излагал царю в письме, что на Сичь напали не татары, присланные ханом, а янычары, присланные турецким султаном, и выбил их не кошевой Курило, а сам Суховий, поспешивший вернуться в Сичь. После истребления янычар последний остался в Сичи с татарами, бывшими при нем, и больше не помышлял пока о походе к Чигирину [13].
    Так или иначе, но московский царь Алексей Михайлович, узнав обо всем происшедшем на Украйне, писал Дорошенку, чтобы он вывел своих козаков, а с ними вместе и козаков Ивана Сирка, из городов левой стороны Днепра в города правой, так как по Андрусовскому миру, заключенному между Россией и Польшей, левобережные города Украйны отошли от Польши к России, и Дорошенко, как гетман, объявивший себя на этот раз подданным польского короля, оставил бы Левобережную Украйну [14].
    Но Дорошенко не послушал приказания московского царя, и когда план об избрании гетманом Юрия Хмельницкого для городов обеих сторон Днепра не состоялся, то Дорошенко решил добиться этого для себя лично. На этот раз он привлек на свою сторону крымского хана, получил от него помощь и послал на левую сторону Днепра полковника Григория Гамалию с козаками и татарами против наказного гетмана Константина Стрыевского, сторонника Демьяна Многогрешного. Стрыевский вышел из города Ромен навстречу Гамалие, но был разбит и навсегда оставил поле сражения, а остаток его войска перешел к Дорошенку [15].
    В борьбе гетмана Демьяна Многогрешного принимали участие и запорожские козаки вместе с Петром Суховием. Но на этот раз Суховий потерпел неудачу и бежал в Запорожье [16]. На ту пору в Запорожье был кошевым атаманом Лукаш Мартынович. Узнав о решительных намерениях Дорошенка воевать Левобережную Украйну, Лукаш Мартынович и все низовое войско написали ему письмо, в котором упрекали его в том, что он, будучи сыном Украйны, не по-сыновски, однако, поступает с ней и, желая достичь гетманства на обеих сторонах Днепра, призвал к себе из Крыма бусурман и проливает с ними кровь христианскую, делая то не для общего блага, а для собственных "властных приват". В заключении письма запорожцы "пильно" просили Дорошенка прекратить дальнейшее кровопролитие и разорение отчизны и отстать от своих "широких" замыслов, причем напоминали ему евангельский текст о человеке, весь мир приобревшим, но забывшем о душе своей [17]. Тон этого письма сильно не понравился Дорошенку, и он не скрывал своего нерасположения ко всему запорожскому войску.
    Января 15 дня 1670 года запорожские козаки отправили семь человек посланцев к гетману Демьяну Многогрешному и через него стали бить челом великому государю, царю московскому, принять их по-прежнему в подданство и гетману в послушание [18].
    В свою очередь и гетман Петро Дорошенко отправил к Демьяну Многогрешному послов и через них просил левобережного гетмана быть в единении и дружбе с ним. Причина этой просьбы объяснялась тем, что Дорошенку стало известно твердое намерение запорожцев, соединившихся с татарами, идти против него войной и разорить его города. Сам польский король прислал Дорошенку посланцев и через них советовал гетману быть с запорожцами в согласии: поляки опасались, чтобы через Дорошенка на Польшу не поднялись турки и не причинили бы ей беды. Король грозил, что если Дорошенко не сладит с запорожцами, то Польша, заодно с русскими и запорожцами, пойдет на него войной и разорит все его города до основания, чтобы через него впредь не было ссор между великими государями [19]. 

Решение запорожцев воевать против Дорошенка было твердое и единодушное: мая 5 дня у них собрана была рада; на этой раде, в присутствии кошевого атамана Михаила Ханенка, читаны были листы, которые запорожцы имели отослать через Суховия в Крым. В этих листах писано было к хану, чтобы он не ходил войной против польского короля, у которого заключен вечный мир с московским государем; в противном случае запорожцы грозили хану обратиться с просьбой к царскому величеству о помощи и вместе с русскими стоять головами против татар. По прочтении писем, адресованных хану, запорожцы на той же раде написали письмо и гетману Дорошенку, в котором советовали ему от турецкого султана отстать, кровопролитие христиан прекратить, с войском запорожским и с козаками левой стороны Днепра по-прежнему в подданстве у великих государей, царя московского и короля польского, быть и за христианскую веру сообща со всеми твердо против наступающих на нее врагов стоять [20].
    После такого решения тот же кошевой атаман, Михаило Ханенко отправил в Москву письмо из Коша на Чортомлыке, на имя стольника Артемона Сергеевича Матвеева, с известием о единодушном желании всех запорожцев идти войной против турок и с просьбой к царю прежде всего принять все низовое войско "под крыло высококрепкой царской руки", а потом выслать в Сичь запасы пороху, свинцу и сукна, а также денег на постройку судов [21].
    Обо всем происшедшем в Сичи гетман Демьян Многогрешный узнал от своего родного брата Василия и поспешил сообщить царю о намерении запорожцев отправить в Москву послов [22].
    Между тем, запорожцы как бы в доказательство своей готовности служить царю и воевать против врагов православной веры, отправили отряд молодцов на Низ против турецких городков, под начальством Ивана Сирка. Июня 20 дня Иван Сирко ходил под Очаков и, ставши близ самого города, захватил много добычи, скота, взял в полон несколько человек турок, татар, волохов, а весь город выжег. Об этом Сирко сам доносил князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, воеводе белгородскому июля 18 дня из Коша на Чортомлыке, называя себя кошевым атаманом низового войска и прося донести царскому величеству просьбу запорожцев прислать им пушек лумных (ломовых) и гранат с рацами для "збурения" турецких и татарских городков, чтобы сделать свободным морской путь, и обещаясь за то чинить, вместе с поляками, "пильный" промысел своею старостью над теми городками [23].
    Июля 20 дня у запорожских козаков был кошевым атаманом уже не Сирко, а Михаило Ханенко. Что произошло между запорожцами и их бывшим кошевым Иваном Сирком, неизвестно, но в этот день Михаило Ханенко, в качестве кошевого атамана, написал царю Алексею Михайловичу лист и отправил его в Москву через полковника Степана Обиду с товарищами. В своем листе Ханенко объявлял государю, что в Сичь дошла весть относительно союза московского царя с польским королем и что Ханенко и "северный" гетман Многогрешный, обрадовавшись этой вести, учинили между собою раду и решили ударить челом государю с целью испросить у него милостивое к себе внимание и выразить искренние пожелания царскому и королевскому, величествам счастливых успехов в борьбе с воюющим на христиан неприятелем.
    Несмотря на полную готовность всего низового войска служить московскому государю, Многогрешный, узнав об отправке ими своих послов, Степана Обиды с товарищами, написал письмо стольнику Артемону Сергеевичу Матвееву с жалобой на запорожцев за то, что они не назвали его "гетманом" в своем к нему листе, а также и за то, что они, по слухам, хотят выбрать гетмана в самом Запорожье, так как выбранного в городах не считают настоящим гетманом; вследствие этого Многогрешный просил стольника Матвеева не верить искренности полковника Обиды и всего низового войска [24].
    Царь на лист Ханенка отвечал грамотой, писанной июля 28 дня. В этой грамоте сказано было, что запорожцы учинили противность царскому величеству и убили в Запорогах безвинного посла, стольника Ефима Лодыженского и других, с ним бывших людей, чем нарушили свою клятву в верности перед святым евангелием и забыли государскую милость, но царское величество все вины запорожских козаков, как учиненные от нерассудных и легкомысленных людей, отпускает и на будущее время предает забвению. Зато приказывает козакам, чтобы они впредь не называли гетмана Демьяна Многогрешного "северным" гетманом, как назвали они его в своем письме, а именовали бы гетманом запорожским и жили бы с ним в любви и совете. В заключение царской грамоты было прописано, что царь приказал послать в запорожское войско две пушки, запасы, свинец, порох и сукно для войска, кроме жалованья полковнику Обиде и его товарищам [25].
    Отправив запорожцам грамоту, через месяц после этого царь отправил на Украйну к гетману Демьяну Многогрешному подъячего Михаила Савина "для дел великого государя". Приехавшему в город Гадяч Савину Многогрешный сообщил свежие вести о том, что на Дорошенка и его города правой стороны Днепра собрался войной крымский хан, а на города левой стороны идет Юрий Хмельницкий с Калгой-Нурредином; что хан хочет сделать Хмельницкого гетманом обеих сторон Днепра и что Хмельницкий уже стоит у Китай-города, близко Запорог, на левой стороне Днепра; что сами запорожцы ссылаются с известным вором Стенькой Разиным и приглашают его идти безопасно на низовые города, объявляя ему, будто гетман Многогрешный не состоит в подданстве у великого государя и потому не станет чинить над ним промысла [26].
    В это же время самому Многогрешному из верных источников донесли, что подлинно Юрий Хмельницкий, поставленный гетманом от турецкого султана, вышел на судах из Царьграда с 60000 янычар и прибыл в город Тавань; что к нему хочет идти сам хан "своею собачьею особой" и что с ним уже соединились Нурредин-Калга и много великих салтанов; что хан послал известие через послов о выходе Хмельницкого и татарских орд к запорожским козакам, а запорожские козаки отправили от себя к хану собственных послов, Василия Завалия и Федора Хребтака, благодарить хана за известие и проведывать о подлинных вестях. Впрочем, теже запорожцы, еще за две недели до поднятия с места орды, у себя на раде высказывали злые мысли против Хмельницкого, говоря, что пусть только выйдет Хмельницкий с ордами, то они дадут ему гетманство..., под Заборою на Чортомлыке сложен весь наряд и в Сичи сделаны все приготовления, и все войско негодует на гетмана, чтобы он не выходил на Русь и сидел бы на Коше, потому что и без него много было таких, которые производили бунт. Тому же Многогрешному известно было и то, что татары решили действовать в двух пунктах, с одной стороны под Чигирином, с другой под Полтавой [27].
    Теснее всех от союза запорожцев с татарами пришлось Дорошенку. Кроме татар, на Дорошенка шли также Михаило Ханенко и Петро Суховий. Многогрешный рассчитывал, что Дорошенко будет разбит его противниками, и потому писал в Москву, чтобы, в случае его бегства на Левобережную Украйну приказано было не принимать его ни в города, ни в села. Положение Дорошенка было действительно критическое: он не имел у себя никаких союзников, кроме белогородских татар, повиновавшихся в то время силистрийскому паше и не признававших власти ни турецкого султана, ни крымского хана. Союзники стеснили Дорошенка в Стеблеве, и ему бы пришлось очень плохо, если бы в самую решительную для него минуту не пришла помощь от запорожцев. Запорожцы на приглашение Юрия Хмельницкого идти против Дорошенка отвечали, что они у турского султана в подданстве не желают быть, и если Хмельницкому есть какое дело, то пусть идет в Запорожье и там козаки учинят раду для того [28]. Спасителем Дорошенка был собственно Иван Сирко, который во-время, по выражению малороссийского летописца, додал помощи Дорошенку, и его враги бежали: бежала сперва крымская орда, потом Ханенко и Суховий, потом Хмельницкий [29]. По замечанию летописца xviii века Ригельмана, Сирко питал вражду против Ханенка и Суховия и, кроме того, не знал еще доподлинно о переходе Дорошенка к турецкому султану и потому взял сторону стесненного со всех сторон гетмана [30]. Но вернее будет сказать, что это произошло от того, что в правилах Сирка всегда было держать сторону угнетенного, кто бы он и где бы ни был. 

Так или иначе, но после дела в Стеблеве Петро Суховий сдал свои притязания на гетманство Михаилу Ханенку и оба они вернулись в Сичь. Чувствуя себя бессильным, Ханенко решил войти в сношение с польским королем Михаилом III и через него утвердиться на гетманстве правой стороны Днепра. Король принял эту просьбу, но с условием, если Ханенко отдаст города своего регимента Польше Ханенко согласился на это, в чем находил себе сочувствие и в простом населении Правобережной Украйны: простолюдины видели в Дорошенке губителя православной веры и решили, что лучше им стоять под польским, все же христианским, королем, нежели под турецким, неверным, царем. Михаило Ханенко вел переговоры с польским королем через особых послов, самого кошевого атамана Григория Пелеха, Василия Завалия и других старшин [31]. Для избрания гетмана собраны были в городе Умане представители от трех, самых западных козацких полков, которые и признали Михаила Ханенка в гетманском звании Правобережной Украйны [32]. Вслед за этим Михаилу Ханенку приказано было выслать в город Острог комиссаров для "уконтентования войска запорожских козаков". Комиссары отправлены были в числе более пятидесяти человек с войсковым судьей Семеном Богаченком, и отпущены были назад сентября 2 дня. Пять человек из этих комиссаров с Василием Алексеенком возвращались назад через города Демьяна Многогрешного и везли с собой какой-то запечатанный от короля лист к крымскому хану, о чем гетман Многогрешный немедленно сообщил царю [33]. Из остальных комиссаров сорок человек вместе с Богаченком, задержавшись на некоторое время в Остроге для получения там клейнотов войсковых, возвращались в конце сентября месяца через города Многогрешного на Низ со знаменем и с литаврами для нового гетмана Ханенка и с письмом Многогрешному от польского короля. В этом письме король упрекал левобережного гетмана за то, что он задержал одного из запорожских послов, Василия Завалия, шедшего вместе с кошевым Григорием Пелехом в посольстве к королю, и отослал его в города московского государства. Король хлопотал о том, чтобы вернуть Завалия в Запорожье, и написал о том московскому царю. Многогрешный обо всем этом известил царя и в свое оправдание по поводу Василия Завалия сообщал, что запорожские послы, когда еще ехал Пелех к королю, сами оставили Завалия в Батурине для возвращения его с письмом, тут же написанным, в Сичу к козакам, и он после их отъезда тот же час возвратился в Запорожье. Сообщая об этом царю. Многогрешный в то же время сообщал и о том, что прибывшие к нему послы Семен Богаченко с товарищами избрали путь на города левого берега Днепра, избегая гетмана Дорошенка; что шесть человек из их числа остались еще при королевском величестве на сейме для получения булавы и также будут возвращаться городами левой стороны Днепра. По этому поводу Многогрешный задержал у себя послов Ханенка и спрашивал у царя разрешения на то, можно ли ему пропускать их через малороссийские города, вотчину царского величества. Письмо Многогрешного к царю оканчивалось известием о возвращении его родного брата Василия из Запорожья и о поступлении его на службу к белгородскому воеводе князю Григорию Ромодановскому, к которому гетман отправил часть своего войска для войны против "клятвопреступного вора" Стеньки Разина [34].
    Вслед за письмом к царю гетман послал новое письмо к Артемону Сергеевичу Матвееву, в котором, изъясняя боярину, что "вслЪдствіе своей рабской готовности во всемъ остерегать пресвЪтлый престолъ царскаго величества, он сообщаетъ о проЪздв черезъ городъ Батуринъ королевскаго стольника Андрея Жалскаго да трехъ запорожскихъ посланцевъ Ивана Завиша, Стефана БЪлого да Василія Завалія съ данными имъ отъ короля знаменемъ, булавой и бунчукомъ для войска запорожскаго" [35].
    Вероятно, от этого же излишнего усердия "к престолу царского величества" гетман Многогрешный стал запрещать свободный отход украинских козаков на Запорожье, а также и козаков запорожских, бывших на Украйне и возвращавшихся в Сичь, некоторых из них приказывал даже хватать и в тюрьму бросать. Михайло Ханенко, узнав о том, писал Многогрешному, что такого порядка от древних лет на Украйне не бывало: прежде не только по одному или по два человека, но целыми полками козаки из городов в Запорожье ходили и ни от кого в том запрещения не имели. Ханенко просил Многогрешного через письмо, посланное запорожцем Иваном Шилом, прекратить такое распоряжение, возвратить все добро запорожским товарищам, попавшим было в тюрьму в Миргороде и ушедшим оттуда на Запорожье, а также выправить деньги от Петра Суховия, который, никому не сказавшись, хитростью ушел от запорожских козаков и захватил с собой из скарба 170 ефимков войсковых [36].
    Так или иначе, но Михайло Ханенко достиг своей цели и объявлен был гетманом Правобережной Украины в противность гетману Дорошенку. В этом он обязан был всецело запорожским козакам, так как, сидя в Запорожье и через запорожских комиссаров, он вел все свои переговоры с польским королем. Результаты переговоров запорожцев с поляками были апробованы королем и подтверждены сеймовою комиссией декабря 22 дня 1670 года и касались не только городового, но и низового или запорожского войска, "находящегося на Низу, в Сиче".
    "ПослЪ пріЪзда пословъ урожденнаго Ханенка, гетмана нынЪшняго, отъ насъ (короля Михаила) подтвержденнаго, по его и войска запорожскаго низового челобитью и статей поданных, всЪ ихъ желанія в ОстрогЪ мы (король) приняли, удовольствовали, соединили, а всЪ чины РЪчи Посполитой на сеймъ близко прошломъ конституцією подтвердили, которые договоры не токмо низовымъ, но и городовымъ козакамъ и всъм жителямъ будучимъ, имъютъ быта, егда должную добродЪтель, вЪру, желательство и истинное подданство самымъ деломъ объявляти и намъ (королю) и РЪчи-Посполитой додерживати будутъ, какъ въ конституціи, и в универсалахъ нашихъ помянуто, черезъ пословъ войска запорожскаго низового посланныхъ, пространнЪе есть описаніе" [37].
    Все дело сделано было в городе Остроге сентября 2 дня, но подтверждено комиссией декабря 22 дня. В комиссии от запорожцев были: Семен Богаченко, Яков Ярошенко, Роман Малюк, Иван Полтавец, Иван Завиша, Степан Белый, Василий Алексеенко с товарищами, а также войсковой запорожский писарь Андрей Taрасенко, подписавшийся собственною рукою от имени всего низового его королевского величества запорожского войска. По универсалу король обещал сохранять древнюю войсковую вольность запорожских козаков и веру греческой церкви; взамен чего требовал от запорожцев прекратить всякие в Сичи и в волостях бунты собственными силами, не давать распространяться этому злу и всякого, кто будет противиться такому постановлению, воевать и казнить, как неприятеля. Сам Ханенко признан гетманом на основании гадячских (несколько измененных) статей и принес на том присягу королю и Речи Посполитой, взамен чего получил булаву, бунчук, печать и камышину [38].
    В острожском договоре запорожцев с поляками нигде не видно главнейшего запорожского деятеля XVII века Ивана Сирка. По-видимому, все дело было сделано заступившим место Сирка Михайлом Ханенком и главными из вожаков самого товариства. Острожский договор запорожских козаков с польским королем не был изменой низового войска русскому царю, так как по установленному Андрусовскому перемирию России и Польши, Запорожье в одинаковой мере принадлежало как России, так и Польше. Московский царь не мог официально объявить запорожцев изменниками и имел право претендовать только на то, что условия острожской комиссии между козаками и поляками были сделаны без его ведома и без присутствия московских полномочных представителей. Но сами запорожцы не считали себя изменниками русскому царю и могли в этом случае выставить на вид то, что они делали благое дело, одинаково полезное как для Польши, так и для России, — взяли на себя задачу успокоить раздираемую смутами Украйну и защитить ее от злейших его врагов, татар и турок. Но в Москве иначе посмотрели на дело условий, заключенных запорожцами с польским королем, и если не объявили запорожцев именем изменников явно, то признали их таковыми тайно.

О происшедшем между польским королем и Михаилом Ханенком с запорожцами в Москве получена была весть, января 27 дня 1671 года от архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля. Иннокентий Гизель сообщал, что Ханенко и запорожцы отдались под покровительство польского короля с тем, чтобы служить одному королевскому величеству и отступить от его царского пресветлого величества [39].
    Тем временем гетман Петро Дорошенко, узнав о договоре запорожцев с польским королем и имея двух противников себе, одного Многогрешного в Батурине, а другого Ханенка в Умани, написал запорожцам, на имя кошевого атамана Лукаша Мартыновича обширное письмо, в котором, оправдывая себя, говорил, что он принял турецкую протекцию не по легкомыслию своему, а по великой нужде, а именно потому, что вся заднепровская Украйна по Андрусовскому трактату очутилась вновь в руках поляков, выторговавших ее себе у московского царя, подобно тому, как торгуют бессловесным и ничего несмыслящим скотом, ввергнувших ее в первобытное лядское иго и выбравших, на погибель Украйны, к двум гетманам еще и третьего. Письмо это вызвало у запорожских козаков различные ощущения: одни, слушая его, плакали; другие, слушая его, поносили и лаяли Дорошенка. Кошевой атаман Лукаш Мартынович хотел было отвечать на него, но ему не позволила этого сделать запорожская "халастра". Дорошенко же, долго ждавший ответа от запорожцев и не дождавшись его, увидел в этом пренебрежение к себе и снова стал питать ненависть к запорожцам [40].

Объявив Михаила Ханенка гетманом Правобережной Украины, польское правительство стало собираться к борьбе с Дорошенком и обратилось по этому поводу за помощью к московскому царю. Московский царь, отправляя в Польшу послов, передал через них отказ в просьбе королю и вместе с тем выразил свое неудовольствие польскому правительству, вследствие отправки в Запорожье посла Андрея Жалского с войсковыми клейнотами и с запорожцами Завишей, Белым и Завалием: царское величество того королевского посланного велел возвратить в Польшу, а запорожских посланцев отпустить на Запорожье, потому что королевское величество и Речь Посполитая поступили не по Андрусовскому договору, — в Андрусовском договоре сказано, что Запорожье с тамошними островами и поселениями должно состоять в послушании обоих великих государей, а королевское величество, не обославшись с царским величеством, самолично отправил посла в Запорожье [1].
    Несмотря на отказ со стороны московского царя в вспомоществовании войском против гетмана Дорошенка, положение последнего все-таки оказалось незавидным, и он, предупреждая опасность, вновь заговорил о своем желании поддаться московскому государю и хлопотать о том, чтобы царь приказал гетману Демьяну Многогрешному не пропускать из Сичи к польскому королю запорожских послов и не давать им ни корма, ни питья. Дорошенко доказывал, что все ссоры на Украине происходят от запорожцев и всячески старался о том, чтобы царь ни в чем не верил им и написал бы свой указ ко всему украинскому населению не слушать запорожцев ни в чем [2].
    Но в Москве к донесению Дорошенка отнеслись так же отрицательно, как и к просьбе польского короля, и Дорошенко принужден был бороться со своими противниками собственными средствами и средствами крымского хана, с которым он вошел в союз. Весной 1671 года Дорошенко отправил на Украйну родного брата своего Григория Дорошенка, чем стал "причинять Украйни большую шкоду". Эта шкода была так велика, что против Григория Дорошенка поднялись польские гетманы, коронный Ян Собеский и польный князь Димитрий Вишневецкий. Видя, однако, "великую докуку" от татар, гетманы отправили на Запорожье послов, приглашая через них запорожское войско идти на помощь полякам против татар к Лодыжину "и ознаймуючи о своемъ приходЪ на Побужье" [3]. Собеский и Вишневецкий стояли в это время на Глиняном поле, промеж Бара, Григорий Дорошенко с 6000 белогородских татар — на границе, в местечке Стене, а сам Петро Дорошенко расположился под Белою Церковью с одними козацкими полками, без татар, но в ожидании к себе крымского хана; к хану он послал Кальницкий полк для охранения татарских улусов от запорожцев. Сами запорожцы, с Иваном Сирком и с Михаилом Ханенком, только что вернулись из похода под турецкие города Аслам-город и Джан-Кермень; последний они взяли приступом, и стада, бывшие возле него, захватили с собой. Когда Сирко вернулся в Сичу, то козаки приняли его с большой благодарностью, приказали выдать ему из войскового скарба платье и просили, приняв на себя звание ватага, готовиться к походу в поле. В Сичи был и Михайло Ханенко. Козаки решили общей радой отправить за калмыками, так как они разорвали мирные отношения с татарами. Как раз в это время и прибыл к запорожцам посол от поляков. С послом отправлено было несколько человек панов, но их схватила Дорошенкова сторожа и только один из них с листами, успел добежать в Сичу [4].
    Прочитав лист, привезенный польским послом, Сирко и Ханенко взяли с собой 6000 человек самых отборных козаков и с ними двинулись на подмогу польским гетманам [5]. К тому времени Петро Дорошенко оставил Белую Церковь и сошел в Ставища [6], где и ждал к себе двигавшегося из Крыма хана с татарами. Сирко и Ханенко, услышав о движении татар, залегли на переправах дорогу хану, бились с ним три дня и немало татарских голов положили, а после боя помирились с ханом и сделали с ним договор идти вместе войной на Дорошенка. В это же время белогородская орда, бывшая вместе с Дорошенком, но разбитая польскими гетманами под Брацлавом, оставила Украйну и ушла в свою землю. То же сделал и Кальницкий полк, который послан был Дорошенком в Крым для защиты от запорожцев: он очутился при Михаиле Ханенке [7]. После этого к Сирку и Ханенку прибыл слуга князя Вишневецкого Ковалевский и Сирко с Ханенком двинулся в Бершадь для соединения с польскими войсками, а из Бершади поднялся до Лодыжина [8]. Дорошенко пошел было вслед за Сирком и Ханенком к Бугу и был уже в 10 верстах от них, но за большой водой не мог переправить ни пехоты, ни конницы через реку, сколько ни старался о том, и, потерпев на известных бродах большой урон в людях, повернул назад в Чигирин "с оскуделым и в запасах оголоделым войском", где и ждал до 29 числа месяца сентября Нурредин-салтана с татарским войском и пашу с белогородской ордой [9]. Между тем Сирко и Ханенко, счастливо ушедшие от Дорошенка, прошли в Лодыжин. К приходу Сирка и Ханенка польские гетманы успели уже побить татар под Брацлавом и занять его своими войсками. Сделавши раду в Лодыжине, Сирко и Ханенко пошли под Кальник, который не хотел сдаться польским гетманам; у Кальника козаки и жолнеры простояли две недели, занятые добыванием его. Не взяв Кальника, козаки и поляки отступили к Брацлаву и отсюда в начале октября месяца разослали гарнизоны в сдавшиеся польскому королю замки: Могилев (на Днестре), Немиров, Лодыжин, Стеню, Рашков и в самый Брацлав; войскам всех замков польские гетманы отдали приказание повиноваться гетману Ханенку и придали ему в помощники рейментаря Вежицкого; сам же Ханенко с Сирком, козаками и жолнерами расположился в Лодыжине, где козаков запорожских кормили люди, а жолнеры "питались с гроша" [10]. Октября 6 дня польный гетман князь Димитрий Вишневепкий стоял уже с польскими войсками под Кальником, откуда собирался перейти в Белую Церковь, а коронный гетман Ян Собеский — в Лысянку; при них же были Сирко и Ханенко [11]. В это же время Дорошенко, собравши возле себя несколько тысяч татар, вышел из Чигирина и расположился в Лысянке; при нем было три татарских салтана да несколько тысяч (от 40 до 60) крымских и белгородских татар [12]. Октября 20 дня Дорошенко отправил под Кальник, против Ханенка, Сирка и Собеского, подъезд из выборных козаков и татар и тут между противниками произошел бой; коронный гетман побил на голову козаков и татар Дорошенка, многих из татар взял в полон и отправил к королю в Краков. С польскими гетманами было очень много войска, и потому Дорошенку приходилось от него очень тесно: козаки Дорошенка постоянно перебегали от него к Сирку и Ханенку, и Дорошенко готовился отступить в Корсунь, для чего приказал укреплять его валами [13]. После этого боя запорожцы и поляки оставили Кальник и двинулись ближе к Днепру. Октября 24 дня у запорожцев и поляков в местечке Ильинцах, в 50 верстах от Уманя, была рада, в присутствии польских гетманов, и на этой раде Сирко и Ханенко с запорожскими козаками присягнули быть в вечном подданстве у польского короля и стоять заодно против общих неприятелей; взамен того польские гетманы присягнули Сирку, Ханенку и всем запорожским козакам не отнимать у них стародавних привилегий и вольностей [14]. Вероятно, в это же время запорожцам определено было "его королевскою милостию" жалованье деньгами и сукнами, а Сирку и Ханенку присланы были золото и шелк на одежду [15].

После рады под Ильинцами коронный гетман пошел под Белую Церковь, польный гетман с Ханенком двинулся к Ставищам, а Сирко пошел вместе с поляками и запорожцами, конными и пешими, на татар, и в 15 верстах от Ильинцев побил их около 2000 человек, а после боя с татарами спустился в Рашков и оттуда, с пятьюстами человек, пошел в подъезд в Белогородчину. Гетман Дорошенко в свою очередь послал подъезд из татар и козаков под город Немиров, где находилась королевская казна с деньгами и сукнами, которая была вывезена из Польши на жалованье козакам Михаила Ханенка [16]. Подъезд осадил город Немиров, но чем окончилась эта осада, неизвестно; во всяком случае едва ли чем-либо решительным, так как за Немировым, в Пятигорах, стояли польские гетманы с войском. Последние, постояв в Пятигорах, спустились к Днестру, и тут один из них стал в Рашкове, другой в Могилеве, а Ханенка поставили в Лодыжине. При них было очень много войска — козаков, поляков, наемных немцев; они заняли все города от Днестра до Буга, в некоторых из них поделали замки, и расположились в них на зимнюю стоянку [17]. Ханенко имел у себя два полка или 2000 Козаков да 1000 поляков; из Лодыжина он посылал на левую сторону Буга, под Зиньковцы, где стояло 30000 человек белгородской и крымской орды и янычар, войскового асаула Ивана Шила с семьюстами человек запорожской пехоты. Запорожцы, перешед Буг, нашли в Подворках 500 человек татар, и побили их, но в это время на запорожцев настигла орда и в свою очередь разгромила их. С Ханенком был в Лодыжине и Сирко, который, впрочем, скоро оставил Лодыжин и спустился в Чечельник. Ноября 7 дня Ханенко принял посланные ему от польского короля клейноты, бунчук и булаву, в местечке Млинках, в двух милях от Кальника [18]. Из своих стоянок Ханенко и Сирко собирались идти в Крым против татар, чтобы не пропустить их на помощь к Дорошенку. Последний по-прежнему стоял в Лысянке и взывал o помощи к крымскому хану, но хан пока отказывал в помощи своему союзнику, так как боялся прихода на свои города и улусы Ханенка и Сирка [19]. Сирко и Ханенко действительно, снявшись со своих мест, ударились в Белогородчину и в Волошскую землю; тут они разгромили три села, из коих одно называлось Чабурчо, и взяли статку 4000 рублей, но когда повернули назад, то на них напал салтан Нурредин с ордой, янычарами и с пушками, вышедши в числе 10000 из Очакова. Настигнув их в урочищах за Куяльником [20], в степи, хан стал по ним стрелять из пушек, но пушки эти разорвались, и никакого ущерба запорожцам, не причинили. Когда же Ханенко и Сирко пришли к реке Бугу, то здесь их встретил королевский посол с обещанием, что если запорожцы пойдут к польским украинным городам, то получат от короля плату. Сирко и Ханенко, поверив этому, пошли к польским городам и в конце ноября были уже в Лодыжине [21]. Между тем сам Нурредин-салтан поспешил к Дорошенку. Прибыв к Дорошенку, он потребовал к себе Магомет-пашу с белогородской ордой и с отрядом турецкого войска в 2500 человек, стоявшим у Каменец-Подольского, для сбережения от поляков. Турки и белогородские татары, в числе коих был мурза Тенмамбет, пошли на помощь к Нурредину в встретились с ним близко Уманя [22].
    Таким образом, Дорошенко, усилившись татарами и турками, ноября 24 дня, двинулся из Лысянки против своих врагов. Дорошенка зазывали к себе сами лодыженцы, обещая ему выдать Ханенка с запорожскими козаками. Услышав об этом, польские гетманы отправили послов к Дорошенку в Лысянку с предложением помириться, не пустошить земли и быть по-прежнему при своих вольностях в подданстве у польского короля; но Дорошенко и белогородский паша отказали в том гетманам, объявив, что они помирятся с козаками подо Львовом, а не в черкасских городах. Гетман Дорошенко рассчитывал, расправясь с поляками, идти на города левой стороны Днепра [23]. Выйдя из Лысянки с пашой и Нурредином, с козацкими и татарскими войсками, он приблизился к Лодыжину, но здесь, вместо того, чтобы действовать против запорожцев и поляков всеми силами, начал посылать подбеги. Такое действие Дорошенка объяснялось тем, что он не имел у себя пушек, которыми мог бы обстреливать со всех сторон Лодыжин. Запорожцы и поляки против Дорошенкова войска делали удачные вылазки, нанося многим татарам смертельные раны. Не причинив никакого вреда Лодыжину, Дорошенко отошел от него и взял какой-то черкасский [24] над Бугом городок, побив в нем много людей и побрав животину его, но к самой крепости этого городка также не приступал. После этого похода Дорошенко с козаками и татарами повернул назад, к Днепру. Тут Нурредин стал в Корсуне, белогородцы и с ними Тенмамбет-мурза — близ Киева и Канева, турецкий паша вернулся в Белогород, а сам Дорошенко расположился в Чигирине. Нурредин-салтан, пробыв с Дорошенком четыре месяца, и, отпраздновав свой байрам, снялся со своим войском и пошел из Корсуня в Хорошев [25].
    В Москве, по всей видимости, не были довольны действиями запорожцев за союз их с поляками; больше всего, конечно, не могло понравиться царю известие о присяге низового войска на верность польскому королю, и этим можно объяснить отправку царской грамоты, декабря 19 дня, гетману Демьяну Многогрешному о непропуске торговых людей с хлебными запасами на Запорожье. В этой грамоте писалось, что к царю дошло подлинное известие о тайном проходе людей из новых слобод Белгородского полка и из городов близ Тора и из самого Тора с хлебными запасами в Запорожье и в Сичу, а также о переправах из городов Полтавского полка украинских козаков через реки Орель и Самару близ устья их; не желая, чтобы это повторялось на будущее время, царь послал о том грамоту белгородскому воеводе Григорию Григорьевичу Ромодановскому с строгим наказом отнюдь никого не пропускать в Запорожье с хлебными запасами и ни с чем другим и вслед за посланной грамотой к князю послал о том же грамоту и гетману [26].
    Прочное положение Дорошенка, заручившегося содействием татар, и неопределенное положение польских гетманов ввиду приближавшегося сейма в Варшаве, заставили поляков снова войти в мирные переговоры с Дорошенком: после праздника Рождества Христова к Дорошенку отправлены были королевские послы "для того, чтоб Дорошенко был в соединении с королевским величеством". Но Дорошенко этим послам отвечал, что он может помириться с поляками только тогда, когда они выдадут ему Сирка и Ханенка, а не выдадут ему Сирка и Ханенка, то он с ними мириться не станет и весной будет воевать поляков с турками и с ордами.
    А Ханенко в это время стоял в Лодыжине, имея при себе 6000 запорожцев, Сирко же пошел в Чечельник с 500 запорожцев; оба держались стороны польского короля и оба собирались идти на Лысянку и Чигирин [27].
    Впрочем, сами запорожцы уже недовольны были польским правительством, которое обещало им жалованье, если только они придут в украинные польские города, "и хотя запорожцы пришли въ города королевскаго величества, но все-таки платы имъ отъ короля ничего не дано, и какъ будетъ весна, то они отъ Сирка и Ханенка всЪ думаютъ разойтись по городамъ" [28]. Изверившись в польское правительство, запорожцы вновь хотели стать "под высокодержавную и непобедимую руку царского пресветлого величества в вечном подданстве" и о том порешили просить ходатайства у гетмана Демьяна Многогрешного через своих послов: "И только великому государю, его царскому величеству, запорожцы будутъ годны, то онъ, гетманъ, будетъ призывать, чтобъ они были подъ рукою царскаго величества въ вЪчномъ подданствЪ" [29]. Так доносил в Москву стрелецкий полуголова Александр Танеев, бывший у гетмана Многогрешного февраля 7 дня 1672 года по делам великого государя и с милостивым словом к гетману. Очевидно, желая расположить к себе Многогрешного, запорожские послы тут же сообщили ему о том, что к Дорошенку уже посылает послов с разными подарками литовский гетман Казимир Пац и склоняет его к миру с поляками, но Дорошенко отказывает Пацу и думает идти на города Украйны левой стороны Днепра [30]. 

Но Дорошенко на города левой стороны Днепра не пошел, так как в это время он лишился главных своих союзников, Нурредин-салтана и Тенмамбет-мурзы. Нурредин и Тенмамбет, выйдя из своих зимних стоянок, пошли под город Хорошев, а из-под Хорошева Нурредин-салтан направился в Крым; а Тенмамбет — в Белогород на Днепре. Последний, разлучившись с Нурредин-салтаном, пройдя некоторое расстояние, вследствие того, что у него пристали лошади, должен был остановиться на реке Куяльнике, между Днепром и Днестром, близко белогородского рубежа. Когда же Тенмамбет стал кормить лошадей, то тут на него наскочили Сирко с запорожцами и, перебив несколько человек татар, трех взял живыми в плен и с ними самого Тенмамбет-мурзу [31].
    Отход Нурредин-салтана и пленение Тенмамбет-мурзы ничего хорошего не обещали гетману Дорошенку, и потому он на время смолк, выжидая благоприятных обстоятельств.
    В это время на левой стороне Днепра произошло чрезвычайно важное и совсем неожиданное обстоятельство, а именно лишение гетманства (марта 13 дня 1672 года) и потом ссылка в Сибирь Демьяна Многогрешного со всей его семьей и с некоторыми из его "соучастников", в числе коих был и войсковой генеральный асаул Павел Грибович. Против Многогрешного выставлено было 38 обвинительных пунктов, из коих первый состоял в следующем: "Безпрестанно онъ списывался и братство и дружбу имЪл великую сь Петромъ Дорошенкомъ, и хотъл онъ же поддаться турскому салтану". Последний пункт касался и запорожских козаков: "Посланному гетмана МногогрЪшнаго приказано было говорить отъ Петра Дорошенка о запорожцахъ особо: когда мы (гетманы) съ ляхами имЪем воинскую забаву, чтобъ онъ (Многогрешный) не допущалъ имъ съ Низу въ городы выходить, и какъ на сей, такъ и на той сторонЪ Днъпра возмущенія чинить" [32]. При арестовании Демьяна Многогрешного арестовали и его брата Василия; последний успел было бежать в Киев, где ректор братского монастыря предлагал ему уйти в Запорожье и скрыться там, но Василий Многогрешный от этого отказался, говоря, что когда он был в Запорожье, то там ссорился с козаками [33].
    После отправки гетмана Многогрешного в Москву управление Украйной вверено было трем старшинам: Петру Забеле, Ивану Самойловичу и Ивану Домонтовичу. Марта 31 дня эти старшины отправили в Москву семь просительных статей, и последняя из них касалась Запорожья: просить царское величество учинить указ о том, пускать ли или не пускать людей с запасами на Запорожье. На эту статью последовал ответ: на Запорожье людей и запасов не пропускать, как о том и раньше приказано было бывшему гетману Демьяну Многогрешному, для того, чтобы вместе с людьми, побывавшими в Запорожье, не проходила на Украйну никакая смута [34].
    Падение и ссылка в Сибирь гетмана Демьяна Многогрешного имели особое значение для запорожского вождя Ивана Сирка. Само по себе это обстоятельство обыкновенное: гетманы постоянно сменялись на Украйне и многие из них вместе с лишением гетманского достоинства лишались и жизни. Но для Сирка весть о падении Многогрешного особенно запала в душу: видя, какие ничтожества брали в свои руки гетманскую булаву, Сирко решил добиться гетманства на Украйне для себя лично. Весть об этом скоро дошла в Москву и там, зная военные способности Сирка, его влияние на запорожцев, и вместе с тем его ненадежный нрав и стремление к полной независимости, решили всеми мерами не допустить его до гетманства. В том помогли Москве и зложелатели Сирка, правобережный гетман Петро Дорошенко и новый, заменивший Многогрешного, левобережный гетман Иван Самойлович и их неразборчивые в средствах сторонники, из коих главный полтавский полковник Федор Жученко. Противники Сирка знали по опыту, чего можно было ожидать от него, когда он возьмет в свои руки гетманскую булаву, и потому решились на самые крайние меры, чтобы избавиться от опасного им человека. Обстоятельства им благоприятствовали. Разгромив белогородскую орду и захватив с собой мурзу Тенмамбета, Сирко перебрался на левую сторону Днепра и снесся с боярином Григорием Григорьевичем Ромодановским, прося через него государской милости. Получив на "картке государскую милость", Сирко поверил Ромодановскому и из местечка Нового-Санжара, Полтавского повета, направился вместе с зятем своим Иваном Сербиным в город Курск к боярину Григорию Ромодановскому, чтобы сдать ему пленного мурзу. Личный враг его, полтавский полковник Федор Жученко, воспользовавшись тем, что Сирко ехал частным человеком, без запорожского войска, внезапно напал на него, схватил, оковал железами и отвез в Батурин, а мурзу Тенмамбета отправил в Полтаву и засадил в тюрьму. Это произошло 19 апреля 1672 года, а 22 апреля того же года Иван Самойлович, Петр Забела и Иван Домонтович извещали царя о поимке Сирка, выставляя тот мотив, что он, разлучившись с Ханенком, гетманом польской стороны, переправился на левую сторону Днепра не для чего иного, как "для всеяния между народом бунта, а также и для того, чтобы склонить Полтавский и Гадячский полки на сторону Ханенка"; в заключение челобитчики просили царя, чтобы он указал им, как поступить с пойманным Сирком. На этот лист царь Алексей Михайлович отвечал грамотой на имя Григория Ромодановского о том, чтобы он немедленно прислал Сирка в Москву, так как стало известно, "что генеральная старшина и все войско запорожское и чернь того Ивана Сирка хотят обрать гетманом". Царское приказание было исполнено в точности: Сирко был доставлен в Москву, а из Москвы отправлен в Сибирь, в город Тобольск. Бежавший из Тобольска генеральный асаул малороссийского войска Павел Грибович, сосланный вместе с Демьяном Многогрешным в Сибирь, рассказывал, что Сирко думал о побеге из Сибири, но только этого не случилось [35]. Не случилось же этого потому, что о Сирке давно уже хлопотали, чтобы вернуть его из Сибири. Дело в том, что в это время против России и Польши поднялись страшные враги, — турецкий султан Мухаммад IV, а заодно с ним крымский хан Селим-Герай и заднепровский гетман Дорошенко, одинаково страшные как для России, так и для Польши.
    Весной 1672 года турки, в числе 300000 человек, перешли Дунай, вторглись в Подолию и ринулись на польский город Каменец. В короткое время город был взят, православные и католические церкви его были обращены в мечети, знатные женщины забраны в гаремы, многие христианские мальчики обрезаны и обращены в мусульманскую веру; один обрезан был даже в соборной церкви, в присутствии самого султана. Взяв Каменец, турки распространили слух, что скоро двинутся на Киев. Царь Алексей Михайлович, напуганный этой вестью, распорядился послать в Киев воеводой князя Юрия Петровича Трубецкого и обещал, в случае прихода султана, лично идти защищать Киев. Гроза, однако, на время прекратилась: разорив Каменец, султан пошел на зимовку за Дунай, хан — в Крым, а Дорошенко — в Чигирин. Но это было лишь временное прекращение наступательных действий со стороны турок на Украйну. Чувствуя беду и зная по опыту, как трудно бороться с турками, Россия и Польша решили в тяжелую годину подать одна другой руку помощи, чтобы противостать грозным врагам. Само собой разумеется, что в этом деле без запорожцев обойтись ни в каком случае было нельзя. Вспомнив о запорожцах, вспомнили и о Сирке.
    И вот в 1672 году 5 июля прибыл в Москву польский посол Христофор Ковалевский; между разными другими вопросами он поставил и вопрос о возвращении Сирка из Сибири "на общую услугу" московского царя и польского короля: "Тотъ Сирко, служа обоимъ великимъ государямъ, непрестанно надъ общимъ непріятелемъ, надъ крымскимъ ханомъ, промыслъ чинилъ и взялъ было мурзу, за котораго ему давали выкупа 50 человЪк ясыря да 3000 ефимковъ; но по наученью измЪнника Дорошенка того Сирка въ черкасскихъ городахъ ограбили и мурзу отняли; кромЪ того, взяли у него 400 золотыхъ да 7 лошадей и послали его къ царскому величеству, назвавъ его безвинно бунтовщикомъ. А теперь Дорошенко писалъ белгородской ордЪ и татарамъ (крымским), чтобы они шли къ нему безопасно, потому что онъ того Сирка извелъ и помЪшки-де уже отъ него имъ не будетъ". Посол настоятельно просилъ царя отпустить Сирка съ нимъ немедленно и немедленно же отправить его под Белую Церковь для отпора неприятелей [36].

Хлопотали о возвращении Сирка и сами запорожцы: они писали письмо к гетману Ивану Самойловичу, в котором "всЪ смиренно и покорственно просили его, какъ благодетеля своего, донести прошеше къ его царскому пресвЪтлому величеству, чтобы Сирко, по его челобитью, отпущенъ былъ къ козакамъ для лучшаго промыслу над непріятелемъ" [37].
    Вслед за письмом Самойловичу запорожцы послали письмо боярину Артемону Сергеевичу Матвееву: "Благодетелю нашему многомилостивому, объ отчинЪ нашей Малороссіи и объ насъ, войскЪ запорожскомъ, многочестному ходателю и всякихъ щедротъ давцу нижайшее наше поклоненіе посылаемъ и смиренно молимъ: умилосердись яко отецъ надъ чады, чтобъ милостивымъ твоимъ ходатайствомъ калмыки и чайки и хлЪбные запасы присланы были къ намъ и полевой нашъ вождь добрый и правитель, бусурманамъ страшный воинъ, Иван СЪрко къ намъ былъ отпущенъ для того, что у насъ второго такого полевого воина и бусурманамъ гонителя нЪть; бусурманы, слыша, что въ войскЪ запорожскомъ Ивана Сирка, страшнаго Крыму промышленника и счастливаго побЪдителя, который ихъ всегда поражалъ и побивалъ и христіанъ изъ неволи освобождалъ, нЪтъ, радуются и надъ нами промышляютъ" [38].
    Но пока просьбы об Иване Сирке успели дойти в Москву, в это время от запорожцев, ввиду грозившей от турок войны России и Польше, затребовано было сведение о состоянии их крепостей, главным образом Сичи и Кодака. На запрос по этому поводу "кошевые посланцы", Евсевий Шашол и товарищи, дали такой ответ в приказе малороссийских дел.
    Город Сича с ее земляным валом стоит в устьях Чортомлыка и Прогноя над речкою Скарбною; в вышину вал ее 6 сажен; с поля, от Сумской стороны и от Базавлука, на валу устроены пали и бойницы; с другой стороны, от устья Чортомлыка и от реки Скарбной до вала, сделаны деревянные, насыпанные землей, коши. В том городе башня, с поля мерой кругом 20 сажен, да в той башне построены бойницы, а перед той башней, за рвом, сделан земляной городок, мерой кругом 100 сажен, с окнами для пушечной стрельбы. Для хода по воду на Чортомлык и на Скарбную сделано восемь форток (пролазов) и над теми фортками устроены бойницы; шириной те фортки — только одному человеку с водой пройти. Мерой же тот город Сича, с поля от речки Прогноя до речки Чортомлыка, около ста сажен. Около того города обрезан ров вышиной в 5 сажен; с правой стороны города речка Прогной, а с левой стороны речка Чортомлык, и впадают те речки в реку Скарбную, текущую позади города, подле самого рва. Мерой же весь город Сича кругом около 900 сажен. Строил тот город Сичу кошевой атаман Лутай с козаками тому 20 лет. В Сиче имеется пушечного наряда: одна пушка медная ломовая и к ней 100 ядр, весом по восемь гривенок ядро; 11 пушек полевых и к ним по 100 ядр, весом по четыре, по три и по две гривенки ядро; 2 медных и 3 железных затинных пищалей и к ним по 200 ядер свинцовых, весом по гривенке и по полугривенке ядро; к тем пушкам всем, кроме того, делают железные и свинцовые ядра. А кузнецов в Сичи постоянно живет, для войсковых дел, около ста человек. Пороху, пушечного и ручного, всего с присланным вместе, 350 пудов, свинцу 300, фитилю около 30 пудов. Хлебных запасов в Сичи много, и осажденным в ней людям может стать его на семь и на десять лет. Хлебные запасы везутся в Сичу с левой стороны Днепра через Полтаву и Переволочну. От Полтавы до Переволочны 12 миль, от Переволочны водой до Кодака 20 миль, от Кодака до самой Сичи 24 мили; сухим же путем, степью, если везти возами, от Переволочной до Сичи, 5 дней хода. А неприятельского прихода к городу Сичи можно ожидать в летнее время только с поля, от реки Базавлука, с крымской стороны, а с трех сторон, вследствие рек, промысла над ней никакого чинить нельзя. В зимнее время запорожцы на тех реках беспрестанно скалывают лед и потому в осадное время Сичу можно защищать шести тысячам человек; если же прибавить больше людей и дать больше пушек, то и неприятелю будет страшней. Только чересчур большого числа татар и турок нельзя не допустить до Сичи с той стороны, с которой к ней прилегла степь, потому что в степи их удержать нельзя.
    Город Кодак с его земляным валом стоит над первым порогом Кодаком по той стороне Днепра, где стоит и Киев; строили его, по указу польского короля Владислава, немцы лет 40 или больше того назад [39]; бойницы его сделаны из земли; вход в него только с одной стороны меж рек; палей и обламов в нем нет; от порога кругом его вырыт ров обрезной и во рву чеснок дубовый набит. Мерой тот город Кодак кругом 900 сажен. В нем имеются две железные городовые пушки да две затинные пищали, а сколько к тем пищалям ядер, зелья, фитиля и запасов — неизвестно, во всяком случае скудно. Людей же и хлеба там только и имеется, что прислал гетман Иван Самойлович, по указу государя. Из Кодака, ввиду неприятельского прихода, постоянно пишут в Сичу о присылке пушек и хлеба, а из Сичи старшина посылает в Кодак по рассмотрению. Город Кодак построен для вольного пути и для провоза запасов из городов левой стороны Днепра в Сичу водяным путем, и если, по указу великого государя, в Кодаке посадить 1000 человек ратных людей с пушками и запасами, то из того города будет великая помощь Сичи и всему низовому войску, неприятелю же чрез то будет страшно, и он не посмеет учинить никакой порухи над Кодаком. На эту сторону Днепра, мимо Кодака, турские и крымские войска не ходят, а ходят из Крыма татары по Муравскому шляху, не переходя Днепра, на украинские города. Когда Сича и Кодак, по указу великого государя, будут наполнены людьми, то запорожцы поставят еще сторожи на урочище Кучкасе (Кичкасе), и тогда татарам никакого прохода не будет.
    Кроме всего этого для полной безопасности нужно, чтобы государь пожаловал низового атамана и все низовое поспольство и велел бы отпустить на Сичь Ивана Сирка, а на Кодак прислать пушек, запасов и ратных людей, и позволил бы городовым козакам на Запорожье идти. Через все это в осадное время будет крепко и безбоязненно и в Запорожье никакой порухи не будет. А весной изволил бы великий государь прислать в Запорожье чаек и калмыков в помощь козакам; тогда козаки, соединившись с донцами, чинили бы промысл, сухим и водяным путем, над Крымом и поставили бы сторожи на всех шляхах и перевозах против татар [40].
    Еще раньше того времени, когда "кошевые" послы представляли эти сведения о боевых и крепостных средствах запорожцев, в это самое время бывший сподвижник Ивана Сирка, гетман "его королевской милости" Михайло Ханенко, выйдя из Запорожья и добравшись до города Лодыжина, отправлял посланцев к киевскому воеводе, князю Григорию Козловскому с просьбой, чтобы князь написал от себя письмо к Ивану Сирку, князю Григорию Ромодановскому и гетману Ивану Самойловичу и исходатайствовал бы "у их милостей высокою повагою своею, ради веры святой православной, поскорее выслать к городу Чигирину московские и козацкие войска", потому что сам король спешил со своими войсками под Каменец-Подольский [41]. Не устояв в Лодыжине, Ханенко с запорожцами очутился потом с королем в Люблине, а когда король из Люблина отправился в Варшаву, то он из козаков Ханенка взял с собой 50 человек, в числе коих были Демьян Хохленко и Кирилло Тойчасенко. Из Варшавы все 50 человек запорожцев отпущены были к Ханенку в Замостье; из Замостья Ханенко отправил их с листами в Запорожье, но на дороге, близ Киева, их взяли поляки полковника Пива, лошадей и платье их ограбили, самих, истязав, хотели предать смерти и связали, но козаки, подпоив стражу, успели уйти в города левой стороны Днепра [42]. 

Одновременно с тем, когда гетман Михайло Ханенко писал из Лодыжина киевскому воеводе, писали царю в Москву и запорожцы. Через своих посланцев, Андрея Сахненка с товарищами, они извещали, от имени кошевого атамана Евсевия Шашола июля 24 дня, что, согласно Андрусовскому перемирию, готовы служить обоим государям, царю московскому и королю польскому, и стоять против врагов-бусурман, но только просили для этого денег на сооружение чаек, свинцу, пороху, пушек, хлебных запасов и особого указа от царского величества к донским козакам, калмыцким тайшам, к ногайским и черкасским (черкесским) мурзам; соединившись с калмыками, запорожцы обещали чинить промысл над Крымом сухим путем немедленно, а, по сооружении лодок, обещали промышлять водным путем с наступлением весны. Сами калмыки, услышав о том, что в Крыму, после отхода хана с ордами, остались только старые, малые да увечные, отправили своих посланцев к запорожским козакам и через посланцев приглашали их сообща идти войной на Крым, куда обещали придти и ногайцы, бывшие во вражде с крымцами. Вслед за калмыцкими посланцами явились в Сичь и донские козаки с тем же предложением запорожцам [43].
    Царь на просьбу запорожцев отвечал тем, что приказал донцам, тайшам и улусным людям идти в соединение с кошевым атаманом; князю Григорию Ромодановскому велел послать в Запорожье пушек, зелья, свинцу, хлеба, а для морского похода заготовить к весне крючков на основание чаек; кроме того, позволил украинским козакам идти на Кош для воинского промысла над неприятелями [44]. Запорожцы воспользовались приказанием царя и, вместе с калмыками и донцами, посетили Крым, о чем узнал гетман Петро Дорошенко через своего посла, которого он нарочно для этой цели посылал в Крым: "ПріЪхавъ въ Чигиринъ, онъ сказывалъ, что въ Крыму была война, и онъ пошелъ назадъ" [45].
    В начале октября месяца царь извещал запорожцев о взятии турецким султаном, крымским ханом и "изменником" Дорошенком Каменца-Подольского и многих других польско-литовских городов и спрашивал у кошевого Евсевия Шашола, был ли у запорожских козаков промысел над Крымом, так как об этом ничего царю неизвестно. В то же время царь просил прислать немедленно "без мотчания" из Сичи в Москву двух или трех человек, хорошо знающих сухой путь в Крым и водный в Черное море ввиду "лучшего промысла" над неприятелями. По этому указу в Москву посланы были несколько человек козаков, хорошо "ведущих поле и море" [46].
    В половине октября месяца приехал из Москвы в Запорожье царский посол подъячий Семен Щоголев с государевой грамотой, пушками и боевыми снарядами, пожалованными царем запорожцам. Приблизившись к самой Сичи, Щоголев дал знать о себе залпом из орудий. Запорожцы, предупрежденные о приезде царского посла, отвечали на его залп залпами в Сичи. За городом посла встретило сичевое духовенство и знатное товариство. Посла привели прямо на радную площадь или майдан со всеми царскими подарками и тут объявили ему, что у запорожцев состоит начальным кошевым и гетманом полевым Никита Вдовиченко и что этот кошевой, не дождавшись царских пушек, ушел под Перекоп против крымцев, а потому привезенную царским послом государеву грамоту козаки прочтут только по возвращении из-под Перекопа кошевого и всего войска. Октября 17 дня войско вернулось из-под Перекопа, одно без кошевого, а через два дня после этого собралась рада и на ней прежде всего выбрали нового кошевого атамана Лукьяна Андреева, а после выбора кошевого прочитали грамоты царскую, королевскую и сенаторскую. После прочтения грамот кошевой Лукьян Андреев сказал товариству такое слово: "Братия, войско запорожское, кошевое, днепровое и морское! Слышим и глазами видим великого государя премногую милость и жалованье: милостивым словом изволил увеселить, про наше здоровье велел спрашивать, пушки, ядра, порох и свинец приказал прислать; калмыкам, донским козакам, из городов охочим людям на помощь против бусурман к нам на Кош позволил переходить, также чайками, хлебными запасами и жалованьем обнадеживает, только б наша правда была". На эти слова Кошевого рада отвечала: "За премногую царского величества милость бьем челом, а правда наша, конечно, будет: полно нам без пристанища волочиться. Служили мы и с татарами после измены Брюховецкого, и во время Суховиева гетманства; крымский хан со всего Крыма хлебные запасы сбирал и к нам на Кош присылал; да и теперь, если б хотели, будет присылать, только тот его хлеб обращался нам в плач, нас же за шею водили и как овцами торговали, в неволю отдавали, все добро и клейноты отняли. Пока свет будет и Днепр идти не перестанет, с бусурманами мириться не будем". После этих слов козаков заговорил снова сам кошевой: "С нынешнего времени его царскому и его королевскому величествам Богом обещаемся служить верно и неотступно. Братия, войско запорожское, кошевое, рада полная, так ли моя речь к престолам обоих великих государей христианских монархов?" — "Так, так, господине кошевой". — "Воздадим же Господу Богу и великому государю нашему свету хвалу!" — заключил кошевой, и по его слову грянули выстрелы из пушек и ружей. Товариство повалило в церковь и там отпело благодарственный молебен Богу. В это время царский посол узнал, что до его приезда сичевое духовенство на эктениях поминало прежде всего короля, а потом царя; он заметил духовенству, что надо сперва поминать царя, а потом уже короля, и духовенство не противоречило этому.
    После молебна посол позвал к себе кошевого Андреева со старшими козаками и стал их спрашивать, где находится Вдовиченко и откуда он пришел в Запорожье. На это ему отвечали: "Пришел он на Запорожье в нищем образе; сказался харьковским жителем, свят муж и пророк, дана ему от Бога власть будущее знать; тому год седьмой, как велел ему Бог, дождавшись этого времени, с войском запорожским разорить Крым, а в Царьграде взять золотые ворота и поставить их в Киеве на прежнем месте. Князь Ромодановский до этого доброго дела его не допускал и мучил, только эти муки не берут его, писано, что сын вдовицы все земли усмирит. Теперь послал его Бог к войску запорожскому и в городах всякому человеку до сосущего младенца велел сказывать, что он такой знающий человек, чтоб шли с ним разорять Крым; как придет на Крым, пять городов возьмет и будет в них зимовать, бусурманы стрелять не будут, потому что он невидимо будет под города приходить, стены будут распадаться сами, ворота также отворятся сами, и от того прославится он, Вдовиченко, по всей земле. А наперед ему надо Перекоп взять и войско запорожское пожитками наполнить. Услыхав такие слова, многие люди покинули свои дома, хлеб в полях и пришли за Вдовиченком на Запорожье, собралась большая толпа и войску запорожскому говорила, чтобы идти с Вдовиченком под Перекоп. Кошевой Евсевий Шашол отказывал, чтобы дождались пушек от великого государя; но городовые люди хотели убить Шашола, кричали, что они шли не на их войсковую, но на Вдовиченкову славу, и кошевое войско на эти слова их все склонилось, собрало раду, Шашола отставило, а выбрало Вдовиченка атаманом кошевым и гетманом полевым. Когда же собрались в поход, то стали спрашивать у Вдовиченка, сколько надо брать пушек. На это Вдовиченко отвечал, что пушек брать не надо, потому что и без них будет хорошо, что он слышал о посылке к царю за пушками, но находит, что это лишнее, потому что те пушки запорожцам не принесут проку, и если им понадобятся пушки, то козаки могут покорить ближайший и самый богатый бусурманский город и взять в нем пушки. Только некоторые знающие люди не во всем поверили Вдовиченку и взяли две пушки. Всего пошло под Перекоп тысяч шесть конных да тысячи три пеших. Вдовиченко шел до самого Перекопа без отдыха, отчего у многих лошади попадали и, пришедши к перекопскому валу, под город не пошел и промысла никакого не чинил. Войско, по своему обычаю, засыпало ров и половина обоза перебралась за Перекоп, во перекопские жители начали из пушек и из ружей стрелять и наших людей бить и топить. Вдовиченко стал от стрельбы прятаться, и войско, видя, что он не такой человек, как про себя сказывал, от Перекопа отступило, дорогою булаву и бунчук у него отняло и хотело убить его, но он скрылся". Потом он проявился в Барышевке и стал проповедывать прежние речи, но тут его схватили и отправили к гетману Самойловичу, а от гетмана к князю Ромодановскому, после чего вскоре он "сгинул от своих же советников" [47]. 

О том, что делалось в Запорожье, интересовался знать не один царь; это же весьма занимало и противников Москвы, в особенности гетмана Петра Дорошенка. Дорошенко приказывал своим сподручникам "отбирать всякую ведомость въ ЗапорожьЪ" [48].
    Но Дорошенко напрасно старался собирать сведения о запорожцах: запорожцы были на стороне московского царя и, в свою очередь, следя за всяким открытым и тайным движением Дорошенка, сообщали о том левобережному гетману Ивану Самойловичу. Так, декабря 2 дня, новый кошевой атаман низовых козаков Лукьян Андреевич извещал Самойловича о вестях, принесенных в Сичь козаками Семеном Черным да Стефаном Чернецом, сообдавшими о возвращении Дорошенка в Чигирин и его намерении идти на левобережные города и о зимовке турского султана на порубежье Волошской земли. Вместе с этим кошевой Лукьян Андреевич писал Самойловйчу и о попытке Дорошенка склонить запорожцев на свою сторону. В присланном с этой целью в Сичу письме Дорошенко старался приписать всю "колотнечу", происходящую на Украйне, разным "шатунам" и "бегунам", уходившим из Украйны на Запорожье, и в особенности Михайлу Ханенку, побывавшему сперва в Запорогах, потом "предавшемуся на погубление ляхам" и в заключение просил запорожцев отозваться к нему, Дорошенку, с "братолюбной милостью" и "пребывать с ним в соединении" [49].
    Положение дел становилось день ото дня все более и более серьезным. Января 9 дня 1673 года кошевой атаман Лукьян Андреевич писал письмо к гетману Ивану Самойловйчу, что запорожские товарищи, Евсевий Шашол, Павел Коба и Василий Коробейщенко, захватили где-то в низовье Днепра татарских языков с листами, шедших к хану, и от них узнали, что крымский хан намерен послать двух пашей на Сичу [50], а турский султан хочет выжечь все города на правой и левой стороне Днепра и оставить там одни лишь посады, а у жителей отобрать всякое оружие, чтобы Украйна, живя без городов, давала дань султану, как Волошская земля и другие земли. Вследствие таких планов крымского хана и турецкого султана запорожцы, как старшее, так и меньшее товарищество "прилежно и покорно" просили гетмана прежде всего прислать в Кодак людей и запасов, а потом, и главнейшим образом "донести царскому пресветлому величеству свое прошение" отпустить, для "лучшего промысла над неприятелями" Ивана Сирка. Гетман Самойлович, получив лист запорожцев, поторопился известить о том царя. В свою очередь, царь, получив такое известие от гетмана, приказал ему "учинить без мотчания всякое помогательство запорожцам": послать им в Кодак и в Сичу малороссийских с начальными людьми козаков, зелье, свинец, пушки, хлебные запасы, пока не успели еще придти в Запорожье турские и крымские люди. Гетман послал в Кодак 400 козаков и 60 бочек муки, а в Запорожье не стал посылать, потому что туда и без того шло много людей. Но, видимо, царь нашел слишком недостаточным четырехсот козаков для Кодака, и потому велел отправить туда еще из Белгородского полка тысячу солдат [51].
    Таким образом, царь Алексей Михайлович, вынужденный и крайними обстоятельствами, и мольбами запорожцев, и просьбами польского короля, решил вернуть Сирка из Сибири и отправить его в Сичу. Даруя свободу Сирку, царь, однако, заставил его принести присягу в царских палатах, в присутствии патриарха Питирима, всего священного собора, ближних бояр, Юрия Долгорукого и Артемона Матвеева, и думных людей, о том, чтобы "Сирку служить его царскому величеству вЪрно и ни на какія прелести не склоняться и подущенія никакого не слушать, и словъ непристойныхъ не вмЪщать. Отпускаю тебя,— сказалъ царь Сирку, — по заступленію верного нашего подданнаго гетмана Ивана Самойловича, потому что царское слово неперемЪнно, писалъ я и къ запорожцамъ, что отпущу, и отпускаю". Января 12 дня царь Алексей Михайловичъ извЪщал грамотой кошевого атамана Лукьяна Андреева черезъ запорожскихъ посланцевъ "о скоромъ отпускЪ на СЪчь Сирка" [52].
    Узнав о том, что царь Алексей Михайлович даровал свободу Ивану Сирку, польский король Михаил Вишневецкий послал царю грамоту, в которой благодарил его за то, что "онъ на королевское прошеніе учинилъ и СЪрка изъ-за третейскаго суда выпустить повелЪлъ" [53]. Однако, ни в декабре, ни в январе месяце Сирка все еще не было в Запорожье, и причиной тому были козни его зложелателя, гетмана Ивана Самойловича: февраля 15 дня 1673 года Самойлович писал в Москву письмо известному и весьма влиятельному в то время боярину Артемону Сергеевичу Матвееву, которого "пильно" просил задержать Сирка в Москве, если он будет привезен туда из Сибири, "а для какихъ причинъ, объ этомъ скажетъ очевидецъ Симеонъ протопопа (sic) нЪжинскій, вскорЪ имЪющій прибыть въ Москву" [54]. Отправляя в Москву нежинского протопопа Симеона Адамовича, Самойлович дал ему целый ряд писаных инструкций, и между ними одна касалась построения чаек для запорожских козаков. Самойлович находил, что строить чайки между Брянском и Трубчевском, как поведено было царем, нет резона, так как в этом случае их нельзя будет доставить мимо Канева, Черкас и Воронова в Сичь; всего лучше их срубить на речке Ворскле и этой же речкой спустить в Днепр, а Днепром спровадить в самую Сичу [55]. В писаной инструкции ничего, однако, не говорилось об Иване Сирке. Марта 19 дня царь извещал Самойловича о получении от него через протопопа Симеона Адамовича гетманского листа и, не упоминая ни словом о Сирке, приказывал только рубить лес, где лучше и пристойнее, "с великим поспешением" и делать из него чайки для запорожских козаков [56].
    Нужно думать, что именно в это время, в отсутствие Сирка, произошло событие, описанное летописцем Величком. В 1673 году гетман тогобочной Украйны Михайло Ханенко задумал идти походом на гетмана Дорошенка с целью отыскать свою жену, взятую Дорошенком из Уманя. Приготовляясь к походу, Ханенко написал письмо в Сичу, в котором просил у запорожцев военной помощи и за то обещал козакам достойное вознаграждение из королевской казны. Запорожцы, получив то письмо и питая ненависть к Дорошенку, склонились на просьбу Ханенка и отправили к нему на помощь войско с двумя полковниками. Макухою и Суховием, некогда претендовавшим на гетманскую булаву. Ханенко, получив помощь от запорожцев и усилившись польским войском, а также собственного реймента козаками, двинулся под Чигирин на Дорошенка. Дорошенко, узнав о том, со своей стороны отправил посольство к крымскому хану с просьбой помочь ему против Ханенка. Хан немедленно отправил несколько десятков тысяч орды на помощь Дорошенку. Но пока прибыла эта помощь, Дорошенко решился сам испытать счастья в борьбе с Ханенком. Однако, выйдя из Чигирина, Дорошенко должен был заключиться в Стеблеве и выдерживать здесь продолжительную осаду со стороны Ханенка. Выдерживая в течение нескольких дней осаду, Дорошенко уже готов был уступить своему противнику, но в это время под Стеблев подошли татары и внезапно ударили на Ханенка и, поддержанные вовремя вылазкой самого Дорошенка, нанесли Ханенку такое поражение, что он бежал в Сичу; с ним бежали Суховий и остатки разбитого войска запорожского [57].

В отсутствие же Сирка запорожцы изловили посланцев Дорошенка, ехавших с письмами к крымскому хану, великому визирю и бею; посланцев тех отправили к гетману Самойловичу, а письма послали в Москву к царю через козака Стефана Астраханского с товарищами; через последнего запорожцы просили царя прислать им в церковь святой Покровы 12 книг Четьминеи. Царь на это отвечал грамотой, писаной мая 30 дня. Похваляя запорожцев за их верную службу, он жаловал им 12 месячных миней в сичевую церковь Покрова пресвятой Богородицы на Чортомлыке, а вместе с этим извещал, что, согласно просьбе запорожских посланцев Евсевия Шашола с товарищами, бивших челом царю марта 20 числа, он посылает, для промысла над неприятелями, в Запорожье и в крепость Кодак воеводу князя Степана Степановича Волконского и полковника Ягана Купера с 1 000 солдатами. Что касается морских чаек, о чем запорожцы также просили царя, то на этот счет гетман Самойлович сообщал, что одни из них уже готовы и провезены рекой Семью под Батурин, а другие еще доделываются, и когда все будут готовы, то немедленно будут присланы на Запорожье. Извещая обо всем этом, царь Алексей Михайлович напоминал кошевому атаману и всему запорожскому войску об их обещании верно служить царскому и королевскому величествам и потому высказывал надежду, что теперь они, когда к ним послан и воевода и ратные люди, будут действовать сообща против врагов Христовой веры [58].
    Грамота писалась мая 30 дня на имя кошевого атамана Лукьява Андреева, но в следующем месяце появился на Запорожье уже и знаменитый Сирко.
    Июня 26 дня приехали из Запорожья в Гоголев торговые люди с рыбой и рассказывали гоголевскому священнику Исакию, что Иван Сирко взял взятьем и разорил крымский город Аслам и много людей в полон захватил, а сделал он это потому, что в прежнее время от Аслам-города запорожским козакам "теснота великая бывала" [59]. В это время в Запорожье от польского короля приезжал посол Христофор Ковалевский. Пробыв некоторое время в Сичи, Ковалевский хотел было ехать к донцам, чтобы соединить их с запорожцами для общего дела против неприятелей. С Ковалевским отпущен был из Сичи знатный козак Григорий Пелех, и когда они доехали до Чигирина, то Ковалевский, узнав об отправке царем московских ратных людей, донцов и калмыков к Азову, направился прямо в Польшу, а Пелех пошел к донскому войску и калмыкам [60]. В это же время царь спрашивал у Сирка известий о поведениях запорожцев и о промыслах над татарами и турками. Сирко на этот спрос известил царя, через особого посланца, бывшего кошевого атамана Дениса Кривоноса, о промысле своем над турским городом Очаковом и просил государя о присылке в Сичь пушек ломовых, гранат, ракет, сипош, труб и мастера, который умел бы стрелять. На лист Сирка царь отвечал милостивой за промысел грамотой и извещал кошевого о посылке в Сичь просимых боевых запасов [61].
    Одновременно с отправкой послов к московскому царю кошевой Сирко отправил послов и к польскому королю с вестями о взятии Очакова и разорении его посада, с татарскими языками и с просьбой о вспоможении запорожцам снарядами и челнами, а также с намерением добыть от гетмана Ханенка дарованные еыу королем войсковые клейноты. Король, вместо удовлетворения просьбы запорожских козаков, ответил посланцам их, чтобы они разглашали везде, на Украйне и Запорожье, о походе его против турок и тем усилили бы всякими охотниками его войска, а королевский подканцлер в снарядах и чайках запорожцам совсем откавал, ссылаясь на то, что в этом им поможет царское величество, а о клейнотах сказал, что они могут их взять у Ханенка и отправить в Запорожье, оттуда же отослать, куда пожелают. Послы, взяв отпуск у короля, явились к Ханенку и стали домогаться от него снарядов и клейнотов. Но Ханенко на это отвечал, что свои снаряды клейноты он оставил в местечке Демере, которым заведует польский полковник Пиво и который никому не отдаст тех снарядов. Сам Ханенко стоял на одном из островов Днепра, против Киева, с немногими людьми, потому что все его войско разошлось в города Левобережной Украйны, и просил дозволения у царя пройти в Запорожье. Царь по этому поводу снесся с гетманом Самойловичем и предоставил это дело на его усмотрение [62].
    Разорив Аслам и Очаков, Сирко с низовья Днепра поднялся на Украйну и здесь стал преследовать татар, действовавших против русских и поляков заодно с турками, стоявшими у Каменца-Подольского: "Татарское войско ныне в сборе есть и стоит на границе за Чигирином; а войною тех татар никуда не пропускает Серик с запорожскими козаками". В конце сентября Сирко извещал гетмана Самойловича, что он был с козаками на Муравском шляху, и, встретив там татарский загон, помощью божьей и счастьем его царского пресветлого величества, разгромил его, взял много языков и после этого счастливо возвратился в Сичь. Вслед за этим переяславский полковник Дмитрий Райча в письме к князю Юрию Трубецкому доносил: "ИзвЪщаю тебя, благодЪтеля моего, что сентября 23 дня, 1673 года козаки моего Переяславскаго полка, бывшіе на ЗапорожьЪ, пріЪхав ко мнЪ, сообщали мнЪ, что въ сихъ временахъ многихъ изъ моихъ и другихъ полчанъ, шедшихъ на Запорожье, татарская орда въ 8000 человЪк разгромила и порубила, а кошевого атамана запорожскаго, Ивана Сирка, обступивъ въ степи, три дня добывала, но не сдЪлав ему никакого вреда, пошла подъ слободскіе города и села его царскаго пресвЪтлаго величества". Октября 9 дня Иван Сирко перебрался уже за Буг, опустошил Белогородчину, сжег и разорил город Тягин, а жителей его побил, и оттуда собирался идти в Волошскую землю к королевскому величеству на помощь [63]. Ноября 12 дня переяславский полковник Дмитрашко Райча доносил киевскому воеводе князю Юрию Петровичу Трубецкому, что Сирко сжегши Тягин и опустошивши Белогородчину, расположился на Чечельнике: "А сказываютъ, что съ нимъ десять тысячъ, всЪ старинные, изъ Ясъ въ землю Венгерскую поуходили, и въ КатнарЪ городЪ пусто стало, пЪхоту господаря мутьянскаго, которой было 3000 человЪк, ожидающую его (Сирка), турки всЪх мечу предали" [64].
    Ноября 21 дня царь Алексей Михайлович послал Ивану Сирку грамоту с известием об отправлении, по просьбе польского короля, против татар и турок, князя Григория Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича с войсками; тут же царь приказывал и кошевому "чинить всякими образами нападение на помянутых врагов" [65].
    В это время, а именно к концу ноября месяца, в Сичи объявился беглец из Сибири, бывший войсковой генеральный асаул Павел Грибович; он исхлопотал у кошевого атамана и всего запорожского войска "причинный лист" к гетману Ивану Самойловичу с просьбой "отдать ему его вину" и отправился из Сичи в Батурин. Так писал об этом гетман Самойлович царю, не называя по имени кошевого атамана и "причинный" лист дан был Грибовичу если не самим Сирком перед его походом в Тягин, то его наказным кошевым. После отъезда Сирка под Тягин в Сичи открылось моровое поветрие и ввиду этого гетман Самойлович ни самого Грибовича, ни писем, привезенных им от кошевого атамана, не принял [66]. Моровое поветрие занес в Сичу какой-то каменец-подольский торговый человек, приехавший с сыном и братом в Запорожье с разными товарами. У него купил товару козак Пинчук и через два или три дня после этого умер вместе с сыном своим "канархистом церкви божьей на Кошу будучей". Потом умер сам купец с сыном и братом и от них "уязвились" два куреня, Шкуринский и Васюринский, где сложены были товары купца. Запорожцы оставили все товары в тех двух куренях и самих куреней стали стерегтись и обходить их вокруг [67].

В то время, когда Сирко промышлял под Тягином, а в Запорожье свирепствовало моровое поветрие, в это самое время, в начале зимы 1673 года, в Сичи произошло дело, давно не слыханное во всем Запорожье: объявился царевич Симеон, назвавший себя сыном Алексея Михайловича. Он показался сперва на речке Самаре, левом притоке Днепра, а оттуда спустился к Чортомлыку, в самую Сичь [1]. "В тот час, в веденье всех Козаков, приехал на конях, называясь быти царевич, и стал на том месте, где Косагов великого государя с ратными людьми стоял, до приходу Сиркова. На вид этот человек хорош и тонок, долголиц, не румян и не русян, несколько смугловат, малоразговорчив, очень молод, всего около 15 лет, на теле имеет какие-то два знамени - орлы да сабли кривые; одет в зеленый, подшитый лисицами, кафтанец; с ним прибыло восемь человек донцев с вождем Иваном Миюсским, хохлачем по рождению. Миюсский под клятвой сказал запорожскому судье, будто у называющегося царевичем на правом плече и на руке есть знамя, похожее на царский венец".
    Прибыв в Сичь, царевич ожидал приезда Сирка в течение целой недели, а по истечении недели, узнав, что Сирко приближается к Сичи, распустил знамена и вышел к кошевому навстречу. Сирко принял его так же, как и принял других козаков. Оставив войско за городом, Сирко один пошел в Сичь для того, чтобы прочесть письма, присланные ему гетманом Иваном Самойловичем и хранившиеся до приезда кошевого в войсковой скарбнице. Выслушав письма, Сирко вновь вышел за город и, став на другом месте, послал за царевичем. Когда царевич пришел, то Сирко сперва пригласил его сесть между собой и знатным запорожским козаком Григорием Пелехом, а потом спросил: "Слышал я от своего наказного, что ты называешься сыном какого-то царя; скажи правду, боясь Бога, потому что ты очень молод: нашего ли ты великого государя и великого князя Алексея Михайловича сын или другого какого-нибудь, находящегося под великодержавной рукой его, скажи истинную правду, чтобы мы не были обмануты тобой так, как иными, бывшими в войске, плутами". На эти слова Сирка молодой человек, поднявшись с места и сняв шапку, ответил, как бы плача: "Не надеялся я на то, чтобы ты стал стращать меня, хотя и вижу, что оно так делается. Бог мне свидетель, я настоящий сын Вашего великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России самодержца, а не иного кого". Услышав то, Сирко, снял шапку и, вместе со своими товарищами, поклонился царевичу до земли, а после поклона, также вместе с товарищами, стал угощать его питьем. Царевич не отказывался от питья, но все время стоял и смотрел в землю. После этого бывший в Сичи гетманский посол Зуб спросил: "Будешь ли ты писать своею рукой к гетману, а главным образом к своему батюшке, к великому государю, объявишь ли о себе". На это царевич отвечал: "Господину гетману шлю поклон изустно, а к батюшке писать трудно, — опасаясь, чтобы мое письмо не попалось в руки боярам; такого же человека, который бы мог передать мое письмо прямо в руки государя, мне не отыскать; и ты, кошевой атаман, смилуйся надо мной и никому из русских людей о том не объявляй. Из царского дома я отлучился потому, что сослан был в Соловецкий монастырь; в бытность же на острову Степана Разина, я тайно к нему перешел, и до тех пор, пока он не был взят, я при нем состоял, а потом с казаками на Хвалынском море ходил и струги гулящим нанимал; после того на Дон перешел, а теперь хочу в Киев и к польскому королю ехать". К этим словам царевича вождь Иван Миюсский добавил потом Сирку, что действительно на теле царевича имеются знаки, похожие на царский венец.
    Узнав о появлении в Запорожье царевича Симеона, царь Алексей Михайлович, при всей своей тревоге относительно наступления турок на Украйну, немедленно послал к гетману Самойловичу и от него к кошевому Сирку в Запорожье сотника Василия Чадуева да подъячего Семена Щоголева и наказал им, по приезде к гетману Самойловичу и кошевому Сирку, говорить такое слово: "Ведомо великому государю, по письму гетмана, что на Запорожье, в то время, когда Сирко был под Тягином, объявился с Дону вор [2] и самозванец, 15 лет, а с ним 8 человек донских козаков и вождь им всем Ивашка Миюска; и назвался он, самозванец, сыном его царского величества, блаженной памяти царевичем Симеоном Алексеевичем... И Сирко принял его ласково, кланялся и питьем потчевал. Теперь великий государь приказал объявить гетману и кошевому, что благоверный государь царевич, Симеон Алексеевич, родился в 1665 году, апреля 3 дня, а скончался в 1669 году, июня 18 дня и погребен в церкви архистратига Михаила при патриархах, митрополитах и архиепископах русских и при папе, патриархе вселенском и судье Паисие александрийском, о чем извещено было особыми грамотами гетману и кошевому, а со дня рождения и до дня смерти царевичу было всех лет 4, в нынешний же год, если бы он многолетствовал, было бы 9, а не 15 лет". После изложения речи Чадуеву и Щоголеву ведено было просить гетмана, чтобы он дал им, Чадуеву и Щоголеву двух или трех асаулов или войсковых товарищей и отправил бы в Запорожье. Приехав же в Запорожье, говорить кошевому и всему посольству, что принимать им вора и самозванца вовсе не годилось бы и что кошевой, памятуя, какое он дал клятвенное обещание при отпуске из Москвы, в присутствии царя, бояр и думных людей, должен был бы вышеупомянутого вора и обманщика с его единомышленником Миюскою и товарищами прислать к великому государю в Москву. А как этого не сделано, то царь требует, чтобы кошевой атаман Иван Сирко и все поспольство поспешили отдать всех тех воров в обманщиков Чадуеву, Щоголеву и гетманским посланцам, придав им, сколько нужно из Коша провожатых, а сверх всего сообщить им, кошевому и поспольству, что по их челобитью и по царскому указу, к ним посланы ломовые пушки, нарядные ядра, пушечный мастер, умеющий стрелять ядрами, сипоши и сукна, как в прошлом годе, а за все это они бы верно царю служили и над крымскими людьми всякий промысел чинили.
    Послы выехали из Москвы декабря 14 дня 1673 года, а декабря 21 дня прибыли в Батурин и изложили гетману все, что им было наказано. Гетман, выслушав их слово, объявил, что ехать теперь в Запорожье нельзя, потому что ему еще неизвестно, прекратилось ли там моровое поветрие или нет. Поэтому гетман советовал послам подождать собственных посланцев, которых он отправил в Сичь и через которых он написал кошевому Сирку с товарищами, чтобы он самозванца, прояву, вора и плута прислал к нему, гетману, со своими козаками; но опасается, однако, что запорожцы едва ли исполнят его приказание: они говорят, что они войско вольное, — к ним кто хочет приходит по воле и отходит так же. Приняв послов в Батурине, гетман ушел вместе с ними в Гадяч, а из Гадяча отъехал в местечко Омельник на речке Псле; в Омельнике он узнал от запорожца Григория Пелеха с товарищами, что Сирко из Запорожья вышел и отправился на морские разливы, а выходя из Сичи, он отдал приказ, чтоб козаки царевича почитали и всякую честь ему воздавали; от того же Пелеха гетман узнал, что его посланцы задержаны в Сичи, а для чего это сделано, неизвестно. Из Омельника московские посланцы, расставшись с гетманом, поехали в местечко Келеберду на левом берегу Днепра. В Келеберде они встретились с запорожским козаком Максимом Щербаком, который, узнав зачем ехали царские послы в Сичу, стал им говорить такие речи: "Знаете ли вы Щербака донского, а он знает, зачем вы, Василий и Семен посланы в Запорожье; ехать вам туда нечего, даром пропадете, потому что на Запорожье объявился настоящий царевич, и я про то все и знаю и ведаю: тот царевич деда своего по плоти Илью Даниловича Милославского ударил блюдом и оттого ушел и по всей Москве слава носилась, что то была правда, а я в то время сидел в тюрьме в Москве, а потом, по челобитью Демьяна Многогрешного, был освобожден и ушел на Дон, а с Дона — на Запорожье". На эти слова Максима Щербака Чадуев и Щоголев отвечали, что тот царевич вор, плут, самозванец и обманщик. В ответ на это, Щербак сказал им, чтобы они плюнули сами себе в очи и завязали свои рты, потому что за такую речь свою примут злую смерть. Из Келеберды московские послы спустились в местечко Кишенку при речке Ворскле и тут встретились с гетманскими посланцами и с запорожскими козаками, сопровождавшими посланцев. Гетманские посланцы объявили Чадуеву и Щоголеву, что Ивана Сирка действительно нет в Сичи и что он находится на морских разливах. Что же касается самого войска запорожского, то оно, выслушав письмо гетмана о самозванце, стало смеяться над гетманом и поносить непристойными и грубыми словами московских бояр, а самозванца, по приказу Сирка, величало царевичем, писать гетману вовсе отказалось, а вместо того писал к нему сам самозванец и письмо свое запечатал собственною печатью, схожею с печатью царского величества. Печать же ту сделали ему запорожцы из скарбничных ефимков и весит она 30 золотников; кроме того, запорожцы сделали ему тафтяное с двуглавым орлом знамя и сшили хорошее платье. При отпуске гетманских посланцев самозванец, пришед в раду, всячески бесчестил гетмана, называя его глупым человеком за то, что он именовал его вором и обманщиком, а самим посланцам сказал, что если бы у них не пресные души, то он велел бы повесить их; если же гетману надо знать его, то пусть он пришлет для осмотра его своего обозного Петра Забелу да судью Ивана Домонтовича; а в конце всех речей сказал, что бояре именем царского величества много раз будут за ним, царевичем, присылать с грамотами знатных бояр, но только он раньше трех лет никуда не поедет, а будет ходить в Черное море и в Крым, а кто будет прислан, даром не пробудет.

Так говорили о самозванце посланцы гетмана, а запорожцы, сопровождавшие их, называли того самозванца истинным царевичем и угрожали московским послам за него смертью. С теми же гетманскими посланцами прибыли из Запорожья в Кишенку челядник Василия Многогрешного Лучка и товарищ самозванца Мерешка. Лучка сказал московским послам, чтобы они на Запорожье не ездили, потому что козаки встретят их выше Сичи в Кодаке и там повесят, а царевича выдать и не подумают, потому что он настоящий царевич, и сам Лучка, долго живя с ним, видел на теле его природные красные знаки: царский венец, двуглавый орел и месяц со звездой. Мерешка же добавил к этому то, что он пришел с царевичем с Дона, а почему он именует себя царским сыном, того не знает. В ту же Кишенку приехал и посланец Ивана Сирка Игнат Оглобля, направлявшийся из Сичи в Украйну к гетману Самойловичу. В разговоре с московскими послами Оглобля сказал, что кошевой атаман Сирко находится уже в Сичи, прибыл он с морских разливов в Сичу на сырной неделе и за царевича называл Василия Чадуева собачьим сыном и намеревался бить его.
    Узнав о настроении Сирка и всего товариства, послы взяли для собственной безопасности некоторые меры: они схватили Щербака, Лучку, Мерешку и Оглоблю и отправили их к гетману, которому наказали держать их до тех пор, пока послы вернутся из Запорожья на Украйну. В той же Кишение послы узнали, что Сирко прислал из войсковой скарбницы в местечко Переволочну к некоему Петру Перекресту 40 ефимков на покупку самозванцу всяких столовых запасов. И тот Перекрест, закупив столовые запасы по росписи, отвез все в Запорожье, а кошевой с товарищами все купленное отдал самозванцу.
    Собрав все сведения и обезопасив себя заложниками, московские послы написали гетману о том, что им пора уже ехать на Запорожье, для чего просили его прислать им посланцев и провожатых. По письму послов гетман отправил генерального асаула Черняченка и позволил послам взять из Полтавского полка 40 человек козаков охраны. Тогда послы, снявшись марта 1 дня с Кишенки, поехали в Запорожье. Дорогою они наехали на речке Томаковке, в 10 верстах от Сичи [3], на запорожских козаков, бывших кошевых атаманов Евсевия Шашола и Лукьяна Андреева и других знатных козаков, кормивших своих лошадей, за недостатком травы в Сичи, возле речки Томаковки; с ними был и вождь царевича Иван Миюсский. Тут асаул Черняченко стал потчивать всех встретившихся запорожцев водкой. Во время угощения Иван Миюсский признался одному из полтавских козаков, что запорожцы не выдадут самозванца, потому что верят в него, как в истинного царевича и что он волен у них во всем и собирается побывать в Крыму. Поговорив с послами, все запорожцы с Иваном Миюсским двинулись для прокормления лошадей, от речки Томаковки в урочище Тарасовское, к правому берегу Днепра; один только Лукьян Андреев остался у Томаковки, потому что он должен был переправить послов через речку в собственной лодке, которую он привез на собственной лошади. В то время, когда послы стали перевозиться через реку, в это самое время приехали на перевоз и запорожские козаки, Иваник с товарищами, числом 11 человек и стали просить водки. На это Лукьян Андреев стал их спрашивать, зачем они приехали, и стал называть их ворами и разбойниками, два раза уже побившими и разграбившими царских посланников, а теперь, очевидно, имевших намерение побить и разграбить и в третий раз. После этого он стал торопить Чадуева и Щоголева скорее переправляться через реку и идти дальше к Сичи. Когда послы переправились, то Иваник и его товарищи, прибив Лукьяна Андреева, оставили Томаковку и поехали за другими козаками в Тарасовское. На прощанье Лукьян Андреев сказал послам, что, по приезде в Сичу, самозванец будет над ними озорничать и всячески "оказываться".
    Марта 9 дня 1674 года царские послы прибыли, наконец в Сичу. Кошевой атаман Иван Сирко и все поспольство вышли к ним за город и посоветовали им остановиться за Сичей, для чего отвели греческую избу на берегу речки Чортомлыка. А асаулу Черняченку с провожатыми велели войти в город и разместиться по куреням, где кто пожелает. В это же время приехали с морских разливов знатные козаки, Влас с товарищами, и привезли с собой шесть татар и несколько татарских писем, обшитых тафтой. Марта 10 дня кошевой атаман Иван Сирко, собрав к себе в курень судью, писаря, куренных атаманов, знатных козаков-радцев, а вместе с ними и московских послов Чадуева и Щоголева, объявил, что десятого числа у козаков рады не будет и потому царской грамоты на этот раз они принять не могут; причина ж тому та, что в этот день будут переводиться татарские письма, а когда письма будут переведены, то в одной раде козаки выслушают и письма и царскую грамоту; письма же те посланцы из Крыма в Волошскую землю к татарскому войску с нарочными гонцами отправят, и если в тех письмах окажутся какие-нибудь сведения о военных замыслах турок и татар, то они все те письма пошлют к царскому величеству. После этих слов кошевой атаман Сирко, куренные атаманы, козаки-радцы спросили у послов: "Для каких великого государя дел они к ним присланы, слышали, что за царевичем?" - "Не царевич он, а вор, плут, самозванец, явный обманщик и богоотступника Стеньки Разина ученик", отвечали послы. На этот ответ кошевой с товарищами говорил, что он самый истинный царевич Симеон Алексеевич, желающий с ними говорить и видеться. Послы на это возразили, что присланы они от великого государя к кошевому атаману и ко всему войску не за тем, чтобы видеться с самозванцем, а за тем, чтобы взять его с собой. На что запорожцы, в свою очередь, ответили, что покажут его послам на раде и что послы, услышав его речь и всмотревшись в его лицо, признают его за истинного царевича и поклонятся ему. Послы, услыхав такие слова, пуще того стали обличать и самозванца, и его вождя, а потом, после всего этого, ушли из куреня кошевого в свою избу. После ухода послов кошевой атаман Сирко, судья Степан Белый, писарь Андрей Яковлев и куренные атаманы чуть ли не весь день пили у самозванца, "и Сирко, упившись, будто спал". Часа за два до вечера самозванец встал, опоясался саблей, и, в сопровождении судьи, писаря, асаулов и трехсот человек, напившихся пьяными, подошел к избе, где стояли послы, вместе с козаками; тут козаки стали требовать Семена Щоголева, чтобы он вышел из избы к царевичу. Но Семен Щоголев не пошел, а вместо него вышел в сени Василий Чадуев и, отворив дверь, стал говорить: "Кто спрашивает и для какого дела Семена Щоголева?" На это самозванец ответил к нему: "Поди ко мне". Василий Чадуев спросил его: "А ты что за человек?" — "Я царевич Симеон Алексеевич". — "Страшное и великое имя вспоминаешь, такого великого и преславного монарха сыном называешься, чего и в разум человеческий не вместиться; царевичи по степям и по лугам так ходить не изволят; ты сатанин и богоотступника Стеньки Разина ученик и сын, вор, плут и обманщик". Самозванец за эти слова Чадуева стал называть его с товарищем брюхачем и изменником и поносить всякими скверными словами, после чего, обратившись к козакам, сказал: "Смотрите, наши ж холопи да нам же досаждают". А потом, выхватив саблю и со словами "я тебя устрою", бросился к дверям избы на Чадуева. Чадуев, видя то, схватил пищаль и решился убить самозванца. Но в это время писарь Андрей Яковлев схватил самозванца поперек и унес его за хлебную бочку, а потом с ним ушел в город. После ухода самозванца оставшиеся на месте козаки забрали поленья, стали приступать к избе и разбирать крышу ее, всячески бесчестя Чадуева и попрекая его за то, что он хотел государича застрелить. Видя беду, Чадуев, Щоголев и стрельцы, забрав пищали, сабли и мушкеты и простясь между собой, стали ожидать смерти. Но потом, посидевши несколько времени, достали государеву грамоту и стали говорить козакам, чтоб они оставили их до рады, а на раде выслушали бы царскую грамоту, что в ней от великого государя написано. Козаки успокоились, велели судье и асаулу поставить возле послов караул, чтобы они не ушли, потому что москали умеют из рук уходить, и после того один по одному разошлись. После их ухода явился полковник Алексей Белицкий с козаками и с мушкетами и стал в сенях, у самых дверей избы, готовый во всякое время к бою.

Того же дня, вечером, кошевой атаман Сирко присылал от себя к послам судью, писаря, асаула и куренного атамана Федора Серебренника, которые говорили им такие речи: "Худо вы, Василий и Семен, сделали, что, будучи между войском, хотели застрелить государича; 12 марта будет рада и в той раде будет государич; что вы хотели его застрелить, теперь всем известно, и если он над вами велит войску что-нибудь сделать, то войско что огонь, по макову зерну разорвут". Чтобы поправить ошибку, козаки советовали послам, придя на раду, бить челом и кланяться в землю государичу, чтобы он простил их. "Если бы Семен Щоголев, — добавляли козаки, — вышел тогда, когда его вызывали, и стал бы обличать государича или невежливо перед ним говорить, то, конечко, государич и за это, и за прежнее обличение Семеново, саблею его срубили бы. А после того, когда государича хотел Чадуев застрелить и когда он ушел от избы в город, тогда, если бы он приказал послов с их людьми побить и в Чортомлык побросать, козаки сделали бы, потому что они государича считают за царевича и верят, и слушают его, и что прикажет, то и будут делать". На это Чадуев и Щоголев ответили: "Недобрый, небогоугодный и неверных слуг поступок, что вы, называясь верными слугами царского величества, просите и получаете его милости, а послов великого государя, поверя какому-то неизвестному вору, плуту и обманщику, убиваете и смерти предаете. Мы не на смерть к вам посланы, а на радость и объявление прямой царской милости".
    Марта 12 дня козаки, собрав войсковую раду и отобрав у послов ножи, пригласили их с царскою грамотою на раду, а с ними вместе приказали идти и четырем человекам караульщикам с мушкетами. Послы, явившись в раду и изложив всю речь, как им было приказано, вручили кошевому Сирку царскую грамоту. Сирко, выслушав царскую грамоту, наказ и гетманское письмо, обратился с такою речью к запорожцам: "Братия моя, атаманы молодцы, войско запорожское, низовое, днепровое, как старый, так и молодой! Преж сего в войске запорожском у вас, добрых молодцов, того не бывало, чтобы кому кого выдавали; не выдадим и этого молодчика". На это войско отвечало: "Не выдадим, господине кошевой!". Сирко снова заговорил: "Братия моя милая, как одного его выдадим, тогда и всех нас Москва по одному разволокут (sic) А он не вор и не плут, прямой царевич, и сидит, как птица в клетке, и ни перед кем не виновен". На эти слова Сирка войско снова отвечало: "Пусть они того плута сами посмотрят в очи. тогда узнают, что то за плут. Ссылаются они на печать и на письмо, но сам он (царевич) говорит, что все то пишут сами бояре и присылают без царского указа и впредь будут присылать; пора их либо утопить, либо руки и ноги обрубить". Во время этих речей самозванец стоял в церкви и смотрел на раду через окно. Между тем Сирко, выслушав страшное решение рады относительно послов, снова заговорил: "Поберегите, братие, меня, потерпите, наконец, и ради тех из наших козаков, которые находятся у гетмана: помните, что послы, ради своей свободы, отослали их к гетману, - поэтому подержим их живыми или одного из них отпустим, чтобы как-нибудь своих освободить; впрочем, и то сказать: караул над ними крепкий, не уйдут. Братие, атаманы, молодцы, войско запорожское! Пошлем мы к Дорошенку, чтобы он отдал нам на Кош клейноты войсковые да и сам к нам приехал; а он меня послушает, потому что мне кум, спасибо ему за то, что он по настоящее время не отдал тех войсковых клейнотов Ромодановскому. Такая правда у того Ромодановского: когда побил Юрия Хмельницкого и войсковые клейноты у него взял, то тех клейнотов нам, войску запорожскому, не отдал да и теперь так же сделает, если Дорошенко отдаст их ему". Козаки на слова кошевого отвечали: "Пошлем, господине кошевой; вели листы к Дорошенку писать". После этого Сирко велел послам оставить раду и идти в греческую избу, за город, в сопровождении писаря и караульщиков. Но тут козаки снова заговорили: они настаивали на том, чтобы вывести царевича на раду и показать его послам и чтобы послы все по воле его учинили, а если не учинят, побить их. На это Сирко возразил товариству: "Зачем же государичу по радам волочиться? Когда будет время, они увидят его и без рады и сделают все по воле его, а пока то время не пришло, отпустите их". Вечером того же дня пришли к послам судья, писарь, асаул и самозванец; последний был очень опечален тем, что его не позвали в раду и потому хотел видеться с послами; пришедшие козаки объявили послам, что Сирко хочет свести их с царевичем в своем курене и заставить говорить с ним. "Присланы мы от царского величества к войску запорожскому по него, самозванца, а не беседовать с ним. И если кошевой это сделает и призовет нас к себе, имея в своем курене самозванца с саблею, и самозванец тот начнет озорничать, то какая ж тут правда? Мы как прежде, так и тогда, как будем у кошевого в курене, шеи не протянем".

Марта 13 дня кошевой атаман Сирко, созвав к себе в курень куренных атаманов и знатных козаков-радцев и пригласив туда же царских послов с генеральным асаулом Черняченком, обратился с такою речью к послам: "Много вы, приехав на Запорожье, поворовали, на великого человека руку подняв, государича убить хотели, и за это смерти вы достойны. А нам Бог послал с неба многоценное жемчужное зерно и самоцветный камень, чего искони веков у нас в Запорожье не бывало. Сам де рассказывает каким образом из Москвы изгнан: был он однажды в палатах своего деда по плоти, Ильи Даниловича Милославского; в то время у Ильи Даниловича беседовал о делах немецкий посол; и той речи царевич помешал, за что Илья Данилович невежливо отвел его рукою; тогда царевич, придя в царские палаты, сказал государыне Марье Ильиничне, что если бы ему, царевичу, дали хоть три дня на царстве побыть, то он бы всех нежелательных ему бояр немедленно перевел; а когда царица спросила у него, кого же именно он перевел бы, то царевич ответил, что первее всех боярина Илью Даниловича, а за ним и других. Тогда государыня бросила в него ножом и тот нож воткнулся в ногу царевича, отчего царевич занемог. После этого царица велела стряпчему Михаилу Савостьянову окормить царевича, но тот стряпчий окормил вместо царевича какого-то певчего, и лицом и возрастом схожего с царевичем и, сняв с него платье, положил на стол, а на мертвого положил иное; царевича же хранил в тайне три дня, потом нанял двух человек старых нищих, одного безрукого, другого кривого и, дав им 100 червонцев, велел вывезти царевича из города в небольшой тележке под рогожей; нищие вывезли и отдали его посадскому мужику, а тот мужик свез царевича к Архангельской пристани. И царевич, проскитавшись там многое время, пришел на Дон в стал плавать со Стенькой Разиным по морю, в качестве кашевара, не объявляя о настоящем своем звании и называя себя Матюшкою. Только перед тем, как Стеньку Разина забрали в Москву, он объявил ему, под присягою, о себе, и Стенька знал его. После же Стеньки был на Дону какой-то царский посланец с казной и тот посланец дарил царевича подарками, через него царевич написал собственноручно письмо о себе царю, но того письма бояре до царского величества не допустили. А когда время настанет, то он пошлет к царскому величеству письмо о себе с таким человеком, который сам-донесет его до царского величества". В заключение речи Сирко от себя о царевиче прибавил, что сначала он мало ему верил, но потом, когда в наставший пост царевич начал говеть, то Сирко велел священнику на исповеди под клятвой допросить, верно ли все то, о чем он рассказывал, и царевич под клятвой ответил, что все сказанное им истинная правда, и после этого приобщился святых тайн. Оттого теперь, кто что об нем ни говори и ни пиши, все верят в его царственное происхождение. И Сирко, перекрестясь, говорил, что это истинный царевич и что ни сам царевич, ни войско не отказываются просить себе, что надо по росписи, а именво: на 3000 с небольшим человек по 10 аршин на человека в год кармазинных сукон, кроме того денежной, свинцовой и пороховой казны, также ломовых пушек, нарядных ядер и мастера, который теми ядрами умел бы стрелять, сипоши же и чайки у них будут. После Сирка говорил сам самозванец; он сказал, что послы сами хорошо знают, почему ни донским, ни запорожским козакам ее дают ни жалованья, ни пушек, ни чаек, ни всяких воинских запасов, — что царское величество к ним милосерд и много обещает, а бояре и малого не дают; а что до присланных царским величеством шиптуховых сукон, то им из них досталось только по полтора локтя на человека и только те, которые хотели купить, те, скупая, сделали себе кафтаны, другие же из тех сукон сшили себе сумки на кремни да пули. На речь кошевого, куренных атаманов и козаков-радцев послы отвечали, чтобы они, оставив все свои слова, отдали бы послам самозванца и отправили бы его со ста человеками козаков к его царскому величеству, за что его царское величество будет жаловать их милостивым жалованьем. А на Кош за это присланы будут жалованье, сукна, ломовые пушки, нарядные ядра, мастер, зелье, свинец, сипоши и чайки. "А что тот истинный вор, плут, самозванец и явный обманщик про себя объявлял, что он у вора, богоотступника и клятвопреступника Стеньки Разина был, то тому Стеньке, за его воровство, казнь учинена". Кошевой и куренные атаманы на это послам сказали: "Если мы и тысячу козаков с ним пошлем, то на дороге его отымут и до царского величества не допустят, а потому если придут за ним дворяне или воеводы с ратными людьми, для взятия государича, то и тогда не дадим его. Москва и нас всех называет ворами и плутами, будто мы сами не знаем, что и откуда кто есть". Сам кошевой атаман Сирко послам сказал: "Если государь, по приговору бояр, за то, что мы не отдали царевича, пошлет к гетману Самойловичу, чтобы он не велел пускать к нам в Запорожье хлеба и всяких харчей, как Демка Многогрешный не пропускал, то мы, как тогда без хлеба не были, так и теперь не будем, мы сыщем себе и другого государя, дадут нам и крымские мещане хлеба, и рады нам будут, чтобы только брали, так же как во время гетманства Суховия давали нам всякий хлеб из Перекопа. А про царевича известно и крымскому хану, который уже присылал к нам узнать об нем, на что мы ответили ему, что такой человек у нас на Кошу действительно есть. И посланный хана сам видел царевича. А к тому же и турский султан нынешней весной непременно хочет быть под Киев и далее; пусть цари между собой переведаются, а мы себе место сыщем: кто силен, тот и государь нам будет. Жаль мне Павла Грибовича, если бы он в настоящее время был со мной, то знал бы я, как в Сибирь через поле засматривать, узнали бы тогда, каков жолнер Сирко". Тот же Сирко присланному вместе с послами от гетмана Самойловича генеральному асаулу Черняченку сказал такое слово: "Какому они мужику гетманство дали, — он своих разоряет, да и разорять-то не умеет: по Днепру попластал, поволочился и, ничего доброго не сделав, назад возвратился. Теперь у них четыре гетмана: Самойлович, Суховиенко, Ханенко и Дорошенко, а ни от кого из них ничего доброго нет: сидят дома да за гетманство, за маетности и за мельницы кровь христианскую проливают; лучше было бы Крым разорить да войну унять. А было время, когда войско, во время рады, меяя спрашивало и гетманство хотело мне дать, но Ромодановский Самойловича гетманом сделал, — не по-войсковому он поступил и меня, Сирка, в пропасть послал. Слышно, что многие города той стороны и Лизогуб теперь к вашему гетману перешли, а за то хвала Богу, что Лизогуб к гетману подлизался: он как лизнет, то и в пятках горячо будет. А когда бы мне, Сирку, гетманстве дали, то я бы не так сделал. Да и теперь, если бы мне хотя на один год гетмантство дали или гетман Попович [4], московский обранец, дал мне четыре козацких полка — Полтавский, Миргородский, Прилуцкий и Лубенский, то я бы знал, что с ними делать: весь Крым разорил бы". Вместо Черняченка кошевому отвечали послы, что теперь с боярином и с гетманом ратных людей великого государя около 40000 и что Сирко может идти к ним и чинить промысел, где придется. "Теперь не прежнее время, — возразил Сирко послам, — больше не обманут меня. Раньше этого мне отписал Ромодановский на картке государскую милость, и я, поверя ему, поехал к нему, а он продал меня за 2000 червонных". — "А кто же те червонные за тебя дал?" — спросили послы. — "Царское величество, милосердуя обо мне, те червонные Ромодановскому указал дать",— отвечал Сирко.
    Марта 17 дня, перед обедней, кошевой атаман Иван Сирко посылал священника с одиннадцатью куренными атаманами осмотреть на самозванце природные знаки его. Посланные не нашли на нем ни подобия царского венца, ни двуглавого орла, ни месяца со звездой, как показывал челядник Василия Многогрешного Лучка, а нашли лишь на груди его, от одного до другого плеча, восемь, подобно лишаям, белых и широких пятен. По поводу этих пятен самозванец сказал, будто об них ведает государыня царица да мама Марья, и что теперь кроме стряпчего Севастьянова его никто не узнает, да и он, кроме Севастьянова, никому не поверит, также, как писать только к царскому величеству будет. С этих пор и кошевой Сирко, и козаки еще больше уверовали в истинное происхождение царевича.

Того же дня кошевой атаман Иван Сирко, призвав к себе царских послов, в присутствии куренных атаманов, сказал им: "Решили мы сообща отпустить вас к царскому величеству, а с вами отправить своих посланцев, не веря ни тому, что в грамоте к нам написано, ни тому, что вы нам о царевиче говорили; в листе своем мы отпишем все слова царевича, да и он сам отпишет его царскому величеству и гетману Самойловичу. Послов же своих главным образом посылаем для того, чтобы они, слышав из самых уст государских царское слова о царевиче, приехав на Кош, нам о том объявили, и тогда у нас свой разум будет".
    Марта 18 дня кошевой атаман Сирко и все поспольство, собравшись на раду, читали свои листы и лист царевича, написанные к цацскому величеству и к гетману; московские послы не были приглашены на раду. После чтения писем запорожцы выбрали, в качестве посланцев к царю, Процика Золотаря, Трофима Троцкого да писаря Перепелицу, а после выбора собственных посланцев, козаки призвали царских послов в курень кошевого атамана и там вычитали им свои листы; в тех листах прописано было все то, что царские послы слышали о царевиче на раде; одно только в листах показано было иначе, царевичу написано было 16 лет, а по осмотру послов ему больше 20 лет. После этого Чадуев, Щоголев и Черниченко того же дня были отпущены из Сичи.
    Отъехав три версты от Сичи, царские послы должны были некоторое время ожидать запорожских посланцев, задержанных кошевым и царевичем в Сичи. Догнав царских послов, запорожские посланцы объявили им, что с ними имеются только войсковые листы, а листа царевича при них нет, потому что царевич изорвал его за то, что кошевой и поспольство не позволили ему, царевичу, ни свидеться с царскими послами, ни проводить их. Послы не поверили тому, чтобы лист царевича был изорван; напротив того, они убедились, что посланцы таят его для того, чтобы им самим, когда они будут у государевой руки, подать лично царскому величеству тот лист, иначе бояре того листа царевича до государя не допустят. Также сомневались царские послы и относительно того, те ли взяли с собой запорожские посланцы листы, которые читаны были на раде, так как козацкие посланцы после отъезда царских послов долго оставались в Сичи. Тут же, догнав царских послов, запорожские посланцы говорили им, что когда они выехали из Сичи, то царевичу поданы были три оседланных лошади с парой пистолетев при каждой, и царевич просился провожать Чадуева и Щоголева с тем, чтобы побить их, но кошевой Сирко не допустил его до этого [5]. К этому запорожские посланцы добавили, что когда Чадуев и Щоголев приехали в Сичь, то к царевичу был приставлен крепкий караул, и до приезда их он ездил по полям свободно один.
    Оставив Сичу, Чадуев и Щоголев прибыли в Кобыляки, а из Кобыляк, апреля 4 дня, добрались в город Переяслав, к гетману Ивану Самойловичу. В этом городе запорожские посланцы остановились кормить лошадей; тут к ним приехало из Сичи и из городов еще 34 человека козаков, которые хотели ехать к царю. В Переяславе гетман Иван Самойлович и боярин Григорий Ромодановский с товарищами говорили царским послам, чтобы они доложили государю, а государь бы указать изволил, кого прислать на Украйну, чтобы дома и животы Сирковы на великого государя отписать, а жену его и зятей в крепости держать, потому что Сиркова жена, зятья и дома в его боярском полку. Зятей его Сирковых боярин велел взять в Переяслав к себе, а дома и животы Сирка и зятьев его он велит на государя отписать; но посадить в крепость ни жены, ни зятьев без указа великого государя не смеет, чтобы избежать клеветы со стороны Сирка, как это было в прошлую измену, когда Сирко клепал на боярина за многие животы свои. Также просили гетман и боярин доложить государю о присылке царского указа гетману Самойловичу, чтобы не пропускать никого в Запорожье ни с хлебом, ни с харчой, ни с каким другим делом изо всех городов и от людей всяких чинов, чего без царского указа сам гетман не смеет сделать. Гетман хотел послать с предупреждением о том хорунжего своего в крепость Переволочну, где переезжают с левого берега Днепра на правый, т. е. из Украйны на Запорожье, до прибытия царского указа. А о самозванце он думает, что достать его из Запорожья никак нельзя, потому что запорожцы уверовали в него, точно мусульмане в своего Магомета. Относительно же тех козаков, которые пристали, не будучи посланы из Запорожья, к царским послам, гетман сказал, что хоть их сто человек, то он их всех пропустит к царю; а когда они будут в Москве, то пусть государь изволит приказать отпустить из них на Запорожье двух или трех человек, а остальных велит задержать и на Запорожье в своей царской грамоте отписать: если козаки того самозванца не выдадут, то он всех оставленных в Москве их товарищей предаст злой смерти.
    От гетмана царские послы уехали апреля 6 дня и в том же месяце прибыли в Москву. В Москве они подробно доложили обо всем, что видели и что слышали на Запорожье и в заключение сказали, что, будучи в Сичи, они жили "купя свет": старшине и козакам, которые к ним приходили и смертью угрожали, давали по одному, по два и по три ефимка; а заняли те ефимки у гетмана Ивана Самойловича, будто бы, на покупку лошадей, по двадцати рублей и все те деньги раздали, чем освободились от беды. А ту пищаль, из которой Василий Чадуев хотел застрелить самозванца, взял себе Сирко; ценою ж она была восемь рублей [6].
    Оставшись после отъезда царских послов в запорожской Сичи, "царевич" стал просить Сирка, чтобы он дал ему 100 или 200 человек козаков, с которыми он мог бы съехать на остров Чортомлык и оттуда написать на Дон к простой черни, дабы чернь вырубила старшину и преклонилась ему, царевичу: "А какъ та чернь приклонится, тогда я, собравши по городамъ людей, могу идти къ МосквЪ". На это Сирко ему сказал: "Къ чему тебъ собирать войско? Если хочешь Ъхать к Москвъ, то я отпущу тебя съ провожатыми". — "Нельзя мнЪ Ъхать съ одними провожатыми въ Москву, — бояре убьют меня". После этого разговора Сирко стал особенно беречь "царевича", чтобы он куда-нибудь не уехал из Сичи [7].

Отправив Василия Чадуева и Семена Щоголева из Сичи, кошевой атаман Иван Сирко, вслед за этим, отправил в Чигирин войскового товарища Стефана Белого с 25 товарищами к гетману Дорошенку. Цель этого посольства раскрывается в письме войскового судьи Стефана Белого, писаном апреля 7 дня 1674 года из города Чигирина на имя знатного запорожца Григория Пелеха с товарищами, находившегося под регементом Самойловича. Письмо это передано было посланцем Белого не Пелеху, а городовому козаку Дубяге и от Дубяги попало в руки Самойловича. В нем было сказано, что Белый и его товарищи присланы в Чигирин к Дорошенку по воле кошевого атамана Ивана Сирка и войска запорожского низового; в Чигирине они должны были сказать, что кошевой и все войско запорожское на общей раде постановили быть в единомыслии и в братолюбном совете с господином гетманом Петром Дорошенком для того, чтобы и между украинским войском, и между всеми украинскими городами никакого не было замешанья и кроворазлития. Поэтому, Белый советовал Пелеху прекратить загоны под городами, оставаться в полном спокойствии и не препятствовать всем желающим идти в Чигирин к гетману или к своим родичам, чтобы тем сохранить в целости весь свой народ в случае прихода общего неприятеля, врага православной веры и козацких вольностей. Прочитав и "выразумев" все изложенное в письме Стефана Белого, гетман Иван Самойлович немедленно отправил это письмо в Москву. Царь отвечал гетману грамотой, в которой писал, что о ссылке Сирка с Дорошенком ему по гетманскому письму теперь все известно; известно также и то, что в Москву едут посланцы Сирка из Сичи, а когда они придут в Москву и когда объявят о своих делах в приказе Малой России, тогда обо всем том царь прикажет известить гетмана [1].
    Вслед за посланцами, отправленными к гетману Дорошенку, Сирко отправил посланцев к Самойловичу. И здесь целью посольства было то, чтобы соединиться всеми силами и действовать сообща против грозных врагов. Но гетман Самойлович, едва успели прибыть к нему посланные из Сичи козаки, приказал заключить их в тюрьму и никуда не выпускать, а потом, согласно царскому указу, "жестоко приказалъ не дерзать никому въ Запороги идти и хлЪбныхъ запасовъ провожать туда" [2]. Узнав об этом, Сирко написал два просительных письма,— одно от 23 мая к священнику Тимофею Самойловичу; другое, от 28 мая, к князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, воеводе белгородскому. Обоих Сирко просил подействовать на гетмана, чтобы он, дав свободу запорожским посланцам, вернул их назад в Сичу [3] и не считал бы запорожцев своими врагами: "Князю Григорио Григорьевичу Ромодановскому, благодетелю, нижайшее поклоненіе препосылаемъ и увЪдомляемъ, что я кошевой и все войско запорожское, по обЪщанію нашему, желаемъ вЪрно служить великому государю, пока свЪтъ будетъ свЪтить. Только сомнЪніе насъ беретъ и помехой нашимъ намЪреніямъ служить то, что нашихъ пословъ Ярема Квашу и Грицька Оглоблю уже нЪсколько десятковъ недЪль держатъ въ неволЪ, томятъ въ заключеніи и никакихъ полезныхъ намъ вЪстей о томъ, какъ бы мы могли противостать противъ давняго и общаго нашего непріятеля, знать не даютъ, отчего духовный врагъ и плевосЪятель, радуясь тому, начинаетъ между нами вражду распространять. Желая предотвратить эту вражду, хотЪли мы къ вашей княжей милости, ради вЪрности нашей, посланцевъ нашихъ, товарищей войсковыхъ Лукьяна Нужного и Михаила Креву, послать; черезъ этихъ посланцевъ представивъ вамъ по истинной правдЪ, что служба наша его царскому величеству вЪрна и веотмЪнна, мы имЪли сказать, что чинить промысловъ надъ бусурманами не перестаемъ и много имЪем въ настоящее время пойманныхъ языковъ. Но только опасаемся послать ихъ, потому что не въ честь это приходитъ намъ. А что тЪ языки сказали намъ на словахъ, объявляемъ вамъ, чта крымскій ханъ съ ордами имЪлъ выйти изъ Крыма съ наступленіемъ настоящаго мЪсяца, при ДорошенкЪ же орды, по словамъ нашихъ пословъ, не больше 1000 или 1500. И хотя посылали мы пословъ къ Дорошенку, но дЪлали это не для пагубы народа, а изъ желанія соединить и привести всЪхъ подъ высокодержавную и крЪпкую руку его царскаго пресвЪтлаго величества; что же касается того слуха, будто мы хотЪли мировую устроить съ крымцами, то это чистый вымыселъ. Просимъ вашу княжую милость всЪмъ тЪмъ словамъ не вЪрить. ИзвЪщаемъ васъ, что мы, для освобожденія нашихъ христіанскихъ невольниковъ, желаемъ обмЪнъ полоняниковъ сдЪлать. Бью челомъ вашей княжей милости, моему благодЪтелю, что въ моемъ домЪ имЪется турскій и татарскій полонъ; позволь мнЪ взять ихъ на откупъ для обмЪна кровныхъ моихъ и изъ неволи тяжкой вызволить, также и посланцевъ войсковыхъ, раньше да и теперь посланныхъ, изволь, благодЪтель мой, скорЪе с подлинными вЪстями, имЪющимися у васъ отпустить, чтобы мы, не имЪя никакого сомнЪню, могли стать противъ общаго нашего непріятеля, чего такъ усердно и желаемъ и хочемъ" [4].
    Между тем, когда происходили эти переговоры с Дорошенком и Самойловичем, и шла жалоба Сирка Ромодановскому на Самойловича, в Москву прибыли мая 1 дня, 1674 года, запорожские посланцы Прокофий Семенов и его товарищи, числом 300 человек, по делу о пребывании в Сичи "царевича" [5]. Явившись в столицу, запорожские посланцы подали на имя царя лист, в котором Сирко со всем товариством, называя царя божьим помазанником, многомилостивым светом и войска запорожского дыханием, извещал, что в Сичи объявился какой-то "молодик", называющий себя царевичем Симеоном Алексеевичем, который, будто бы, от обиды, нанесенной ему матушкой-государыней, бежал из Москвы, долго скитался по России, а под конец приехал в Запорожье, где и сохраняется под строжайшим караулом и впредь будет сохраняться, до тех пор, пока войско не услышит царского слова, правда ли то, о чем рассказывает Симеон Алексеевич. Вместе с письмом Сирка посланцы кошевого подали и письмо самого "царевича", в котором он, называя себя Симеоном Алексеевичем, сыном царя Алексея Михайловича, благочестивым царевичем, бил челом государю на думных бояр за то, что они хотели его уморить, хотя и не успели в том, оттого он и теперь, желая идти к своему батюшке, не идет, чтобы на дороге какого зла не было; жаловался он и на царских послов Василия Чадуева и Семена Щоголева, которые хотели его из пищали застрелить; наконец, писал он царю и о том, что войско запорожское ему верно служит и просил пожаловать козаков тем, о чем они будут бить челом, для лучшего их промысла над бусурманами, потому что козаки не только в поле побеждали их, но водою прямо в землю неприятельскую приходили и там знатные победы одерживали.
    На лист Ивана Сирка царь отвечал грамотой, в которой упрекал кошевого в том, что он презрел царскую милость и не исполнил своего обещания, дал вору и самозванцу печать и знамя, прежде приезда в Сичь царских послов не известил о нем в Москву, посылал священника и знатных козаков расспрашивать вора о его личности, без царского указа сносился с Дорошенком, напоминал Сирку о годе, дне смерти и месте погребения царевича Симеона Алексеевича и в заключение требовал, чтобы кошевой, сковав самозванца и его вождя Ивана Миюсску, прислал бы их, за крепким караулом в Москву, в залог чего царь оставлял в Москве посланцев кошевого и приказал удержать чайки (лодки), пушки, сукна и деньги в городе Севске, до присылки самозванца [6]

Получив царскую грамоту, Сирко немедленно известил боярина Григория Григорьевича Ромодановского о том, что человека, называющего себя сыном царя и великого князя, он отправляет, скованного железами, вместе с его шестью товарищами, в Москву, а вместе с тем шлет его царскому пресветлому величеству нижайший лист. В этом листе написано было следующее: "Человека, который именуется вашего величества сыном, мы за крепким караулом держали, честь не ему самому, а вашему царскому пресветлому величеству свету, нашему дыханию отдавали, потому что вашим прирожденном именуется; теперь, как верный слуга, отсылаю его к вашему величеству, желая свое обещание исполнить и верно до последних дней живота служить; с Дорошенком ссылался я, желая привести его на службу к вашему царскому величеству; смилуйся, великий государь, пожалуй нас всякими запасами довольными, как на Дону. Мы просили у гетмана Ивана Самойловича перевоза, Переволочной, но он не дал; просили же мы не для собирания пожитков, как иные выпрашивают, а на защиту веры христианской. Все поборы, которые с христиан на Украйне берут, вашему величеству не доносят, а нам и одного перевоза не дают".
    Привезенный из Запорожья в Москву самозванец дал три показания и в первом из них объявил, что всех больше его принуждал принять "страшное" имя царевича кошевой атаман Иван Сирко, который хотел, собравшись, идти на московское государство и побить бояр. В остальных двух показаниях о Сирке он ни слова не сказал, а заявил, что воровству тому научил его Иван Миюсский, родом хохлач. О себе же самозванец сказал, что он подданный князя Димитрия Вишневецкого, сын варшавского мещанина, перешедшего в Варшаву из Лохвицы [7]; отца его звали Иваном Андреевым Воробьевым, а его самого — Семеном Ивановым. Концом всей истории Лжесимеона царевича была казнь его в Москве сентября 17 дня 1674 года на Красной площади в присутствии бояр и народа.
    Как понимать поведение Сирка в отошении самозванца Лжесимеона? Трудно допустить, чтобы Сирко, человек опытный, дальновидный и проницательный, верил в подлинность происхождения лица, называвшего себя сыном Алексея Михайловича, и в искренность сплетенной им басни о бегстве из Москвы и скитальничестве по России. Скорее всего, надо думать, что Сирко разыграл в этом случае роль человека, убежденного в истинности царственного происхождения Лжесимеона,— такая роль полезна ему для того, чтобы держать Москву в своих руках и тем сохранять политическую независимость Запорожья от нее; может быть, к этому присоединилась и месть за ссылку в Сибирь, в чем Сирко и проговорился во хмелю и о чем он никогда не мог забыть до последних дней жизни своей. Так или иначе, но свою роль Сирко разыграл настолько искусно, что заставил верить в царевича и всю массу запорожского войска. Вера эта сказывалась в том, что все запорожцы, до единого, готовы были идти за царевича и в огонь, и в воду, ни за что не хотели отдать его письма боярам, а решили отвезти его прямо к царю и, наконец, нигде, ни в официальном, ни в частном разговоре, не называли его ни беглецом, ни самозванцем; даже зложелатели Сирка и тайные сторонники Москвы не высказали в этом отношении своих сомнений о личности царевича и принятой в отношении его роли Сирка.
    Как бы то ни было, но Москва и на этот раз должна была "пробачить" вины запорожцев, как "пробачила" она раньше убийство московского посла Лодыженского: царь после казни Лжесимеона пожаловал кошевому атаману Ивану Дмитриевичу Сирку два сорока соболей, ценою по 50 рублей каждое сорок, да две пары по 7 рублей пара [8]. Сирко, получив царский подарок, писал царю челобитную с просьбой дать ему на жительство, вместе с женой и детьми, городок Келеберду, у левого берега Днепра, близ Переволочны: "Устарел я на воинских службах, а нигде вольного житья с женой и детьми не имею, милости получить ни от кого не желаю, только у царского величества: пожаловал бы великий государь, велел бы дать в Полтавском полку под Днепром городок Келеберду". Царь внял просьбе Сирка, даровал ему городок Келеберду, а всему войску запорожскому перевоз Переволочну, но в это дело вмешался злейший враг и зложелатель Сирка, гетман Самойлович, и Сирко остался без Келеберды, а войско — без Переволочны.
    В то время, когда дело о Лжесимеоне царевиче приходило к концу, в это самое время [9] началось дело у Сирка с Мазепой: козаки Алексей Борода, Яков и Василий Темниченки донесли гетману Ивану Самойловичу, что, выйдя из Сичи со своим атаманом Иваном Снрком, июня в 11 день, для объявления своей верной к царскому величеству службы и для получения милости пресветлого величества, недалеко от реки, в степи, возле речки Ингула, захватили в полон Дорошенкова посланца Ивана Мазепу.
    Все это дело, насколько можно составить о нем представление по современным актам и рассказам малороссийских летописцев, произошло следующим образом.
    Мая 25 числа 1674 года в город Чигирин, столицу правобережного гетмана Петра Дорошенка, приехал, по царскому повелению, от белгородского воеводы князя Григория Ромодановского стрелецкий сотник Терпигорев, чтобы склонить Дорошенка к подданству русскому царю и убедить его ехать в город Переяслав для присяги на верность великому государю. Приняв посланца, Дорошенко отказался вт этого предложения, говоря, что хотя он прежде и хотел быть в подданстве у царского величества, но теперь этого сделать не может, потому что он — подданный турецкого султана. Дав такой ответ посланцу, гетман Дорошенко с тем вместе приказал брату своему Андрею Дорошенку, взяв часть козацких полков и присоединив к ним четыре тысячи находившихся при гетмане татар, идти к Черкассам и другим городам против московских воевод. Андрей Дорошенко не замедлил исполнить приказание брата. Успех оружия был сперва на стороне Андрея Дорошенка, но потом, когда князь Ромодановский и гетман Самойлович выслали против него пять козацких полков, Андрей Дорошенко был разбит (июня 9-го дня у речки Ташлыка) и раненый ушел назад. Тогда Петр Дорошенко, желая возможно скорее получить помощь от турецкого султана и крымского хана, а также наперед задобрить их, послал им в дар 15 человек, забитых в колодки, невольников, козаков Левобережной Украины [10]. Команду над колодниками гетман вручил ротмистру своей народной хоругви Ивану Мазепе, приказав ему идти степью подальше от Днепра, через Ингул и Буг, до Очакова, а оттуда через Днепр в Крым. Взяв колодников, кроме того 9 человек татар (вероятно, в качестве охранителей), письма гетмана к хану и визирю, Мазепа направился сообразно указанному маршруту. Но тут, на речке Ингуле, на него напал запорожский чамбул, некоторых татар изрубил, некоторых заставил броситься в реку, колодников освободил, самого Мазепу взял в полон и доставил его своему кошевому Ивану Сирку вместе с листами Дорошенка к визирю и хану. По этому поводу в Сичи собралась рада; на раде прочитаны были письма Дорошенка; узнав из этих писем и из слов невольников, куда и зачем ехал Мазепа, запорожцы до того были возмущены, что решили тут же растерзать его. Но за Мазепу вступились Сирко и старые козацкие атаманы: "Панове братья, просимъ васъ, не убивайте этого человЪка, можеть, онъ намъ и отчизнЪ нашей впередъ пригодится!". Запорожцы послушались, в Мазепа был спасен [11]. Тогда Сирко забил Мазепу в кандалы, а все листы Дорошенка отослал "для ведома" к Ивану Самойловичу для передачи их в Москву. [6]

Белгородский воевода, князь Григорий Григорьевич Ромодановский, узнав о поимке Мазепы, послал к Сирку гонца с приказанием выдать ему пойманного Мазепу и одного из уцелевших при нем татар. Сирко, получив это приказание и не желая почему-то тотчас отпустить Мазепу, отказал в требовании воеводе. Тогда Ромодановский отправил посланцев в город Харьков и через них приказал взять жену Сирка под караул, а зятя его, мерефянского жителя, козака Харьковского полка Ивана Артемова отправить за караулом к себе в полк. Когда же зять Сирка прибыл к воеводе, то воевода отправил его к Ивану Сирку для выдачи ему Мазепы. Сирко на этот раз не стал перечить воеводе и отправил пойманного Мазепу, поручив надсмотр над ним своему зятю Ивану Артемову и знатному козаку Ивану Носу, к гетману и воеводе, о чем известил их письмом от 6 июля 1674 года. В письме он писал гетману Самойловичу, что посылает к нему Мазепу для расспроса его о том, что ему приказано было передать от Дорошенка турецкому визирю и крымскому хану и вместе с тем просить, чтобы гетман исходатайствовал свободу для Мазепы. "Покажи милость свою, какь отецъ милосердый, чтобы онъ въ неволи не былъ и чтобы войско запорожское, даровавшее ему и волю, и жизнь, и здоровье, не стало говорить, что Сирко засылаетъ людей въ неволю". Получив Мазепу и сняв с него допрос, гетман Самойлович отправил его в Москву, повторив от себя почти буква в букву слова Сирка о даровании Мазепе свободы, и с тем вместе предупредив царя, чтобы он более доверял Мазепе, нежели Сирку, который сносится с Дорошенком и присягает ему присоединиться к бусурманам и идти с ними на благоверного царя [12]. В действительности кошевой Иван Сирко около этого же времени (июля 15 дня) стоял в полтретье версты от уманского полковника Яворовского, занимавшего позицию "въ пристойномъ мЪстЪ отъ Дикихъ-полей", во всемъ сходился съ полковникомъ и промышлялъ надъ "непріятелями креста Господня, только что разорившими несколько городовъ Уманскаго полка" [13]. Неприятели эти, три крымских султана с ордой и Дорошенко с козаками, еще в апреле месяце, после праздника Пасхи, внезапно явились на Украйну и напали на полки Уманский, Торговицкий в Гадячский. Гетман Самойлович послал против них полковника Дмитрашку Райча с козаками и великороссийскими ратными людьми. Дмитрашко Райча напал на неприятелей на речке Ташлыке и разбил их на голову, усеяв вражескими трупами поле на 20 верст пространства [14]. В это-то время против неприятеля действовали и кошевой Сирко.
    Отправив Мазепу к Самойловичу, Сирко и запорожцы, по словам летописца Величка, написали исполненное жестоких укоризн письмо гетману Дорошенку [15], в котором упрекали его за то, что он начал их, точно зверей степных, вылавливать и бестиярски (от bestium — зверь) снедати; называли, за посылку в подарок христиан бусурманам, иудиным товарищем, намеревавшимся козаками, точно живою монетою, у бусурман милости снискать, предостерегали о непрочности союза с бусурманами ("разсмотри и уважъ о томъ, вихровата голово, Дорошенку!"); предрекали несомненную погибель лично ему, а отчизне запустение, и после всего этого так напугали его, что он всегда любя развлекаться охотой, с техъ пор стал выезжать на полеванье не в ту сторону, что от Крыма и Сичи, а в ту, что лежит от Чигорина до Крыма и Польши [16].
    Тем временем привезенный в Москву и поставленный на допрос, Иван Мазепа, августа 5 дня 1674 года, между другими показаниями дал такое: передавшаяся на сторону царского величества старшина заднепровского города Лысянки присылала к гетману Петру Дорошенку козаков с предложением последовать их примеру, приехать в Корсунь на раду и также передаться русскому царю. На это предложение Дорошенко отправил Мазепой лист к лысянской старшине и к боярину Григорию Григорьевичу Ромодановскому, а на словах велел Мазепе сказать им, что если Дорошенка назначать гетманом западной стороны Днепра, то он готов будет передаться царскому величеству; если же его не назначить гетманом, то пусть, по крайней мере, знатные государевы люди присягнут ему на том, что ничего дурного ему не сделают. Отпуская Мазепу, Дорошенко наказал ему, что если рады в Корсуне не будет, то ехал бы он в другой город. Когда Мазепа с этими поручениями Дорошенка приехал в Корсунь, а из Корсуня в Переяслав и не застал нигде рады, то передал листы Дорошенковы войсковой старшине и боярину Ромодановскому. На эти листы Дорошенко получил приглашение ехать в Переяслав, не опасаясь никакого зла для своей целости и здоровья. Тогда Дорошенко потребовал себе в залог какого-нибудь "честного" человека, взамен которого обещал прислать собственных заложников. "Честный" человек был послан, и Дорошенко созвал в Чигирине раду, на которой спросил, посылать ли ему собственных заложников. Рада отвечала согласием, но в это время пришло известие о том, что из Крылова в Чигирин идут 23 человека, посланные к Дорошенку кошевым Сирком. Тогда заложников задержали для того, чтобы прежде всего узнать, что скажут посланцы Сирка, Явившиеся в Чигирин Сирковы посланцы объявили, чтобы Дорошенко не ехал в Переяслав и оставался по-прежнему гетманом западной стороны Днепра, потому что запорожцы хотят соединиться с ним и с крымским ханом заодно, как было при гетмане Богдане Хмельницком, а для скрепления дела они уже отправили к крымскому хану послов, чтобы он помирил Сирка с Дорошенком и просили Дорошенка приехать в Сичу. Дорошенко, однако, опасаясь государевых людей, сам в Сичу не поехал, а вместо себя послал туда чигиринского козака Бережецкого, после приезда которого запорожцы послали от себя к Дорошенку знатного козака Носа с просьбой о той же присяге; однако, была ли принесена та присяга, неизвестно. В заключение Мазепа рассказал, как Дорошенко, заставив присягнуть ему на верность послал его с листами к турецкому визирю, как на дероге он пойман был Сирком, как отдался ему без всякого боя, вручил ему все листы и пробыл с ним в степи около пяти недель [17].
    Трудно сказать, насколько данное Мазепой показание было верно: с одной стороны, нельзя не взять во внимание того обстоятельства, что Мазепа прислан был в Москву Самойловичем, которому он старался всячески угодить и потому его противника, Сирка, всячески очернить; к тому же, Самойлович был в полном курсе в Москве, а Сирко в полном подозрении; с другой стороны, нельзя обойти молчанием и того, что Сирко в политических вопросах своего Запорожья всегда старался держаться полной независимости, принимая то одну, то другую сторону, смотря по тому, что выгоднее было для низового войска. Впрочем, дальнейшие действия Сирка показали, что он, сносясь с Дорошенком, хотел, по его собственным словам, лишь одного — приклонить Дорошенка на сторону русского царя и сообща действовать против татар и турок; но не успев в этом, отстал от гетмана и изловил его посланца, чтобы узнать истинные планы Дорошенка. Быть может, это противоречие в показаниях Самойловича с Мазепой, с одной стороны, и кошевого Сирка — с другой, можно примирить тем, что самое сношение с Дорошенком с целью вступить в союз с ним и с татарами, велось лично не от Сирка, в чем как будто и проговаривается Мазепа при допросе его в Москве.
    Так или иначе, но пока все это происходило, в это время на Украйну вновь надвинулась мрачная туча: турецкий султан, крымский хан и Дорошенко, взявшие в 1672 году польский город Каменец и на время остановившиеся в своих наступательных действиях, теперь снова собрались воедино, чтобы идти походом в Малороссию и, во что бы то ни стало, взять город Киев. Теперь Сирко снова делался как для царя Алексея Михайловича, так и для гетмана Ивава Самойловича нужным человеком. Оттого Самойлович зорко следил с этих пор за Сирком и о каждом его движении доносил в Москву. Так, в грамоте, писанной от июля 15 дня 1674 года на имя царя Алексея Михайловича, Самойлович извещал, что Сирко уведомляет гетмана о движении крымского хана под город Каменец, куда приближался также турский султан с везирем, и вместе с тем, со слов очевидца, передавал царю, что Сирко, перешедши в начале июля месяца реку Буг, стоял на Чечельнике; потом оставил Чечельник и поднялся к Уманю, где стоял в Капустяной долине со всем войском своим и хотел чинить промысел над бусурманами, поджидая войск гетмана Самойловича. К собственной грамоте Самойлович приложил письмо Сирка, писанное июля 6 дня, "с войск над Бугом из-под Козавчина", где Сирко сообщал Самойловичу, что в прошлый пяток он хотел учинить воинский промысел около Оргеева, но потом, перешед Днепр и узнав от взятых языков о приближении крымского хана к Каменцу, а турецкого султана с визирем к Цоцоре, повернул назад с добычей к Уманю, чтобы там соединиться с Уманским и Торговицким полками и общими силами ударить на татарскую орду, стоявшую на речке Ташлыке, недалеко от Торговицы: "Только изволь, вельможность ваша, поскорЪе прислать ко мнЪ часть войска, находящагося при полковникЪ ДмитрашкЪ, въ особенности же московскихъ донцовъ съ пушками, чтобы тЪ поганые больше не распространялись въ нашей и безъ того разоренной отчизнЪ и душъ христіанскихъ въ неволю не брали. Самому вамъ, со всею моею любовью и съ полнымъ попеченіем о нашей отчизнЪ, совЪтую наступать, какъ можно скорЪе, кь Чигирину, со всЪми силами, потому что Дорошенко тамъ одинъ, безъ непріятельской помощи пребываетъ, какъ о томъ я имЪю подлинныя извЪстія" [18].
    Недолго, однако, пришлось Сирку стоять под Уманью: в августе месяце того же 1674 года стало известно, что турки, перешед Днепр и вторгнувшись в Подолию, взяли город Лодыжин, а из-под Лодыжина двинулись на Умань: в то же время стало известно и то, что крымский хан, со всеми своими ордами, шел на малороссийские города левой стороны Днепра. Узнав о последнем от пойманного языка, Сирко оставил Капустину долину, близ Уманя, и поспешил вернуться в Сичу, откуда намеревался идти в Крым на промысел: "А чаютъ, что онъ нынЪ въ Крыму". К тому времени и крымский хан, оставив Украйну, октября 8 дня повернул в Крым, а турецкий султан, перейдя Днепр, в начале сентября направился в свою землю [19]. Польский король Ян Собеский решил воспользоваться удобным временем и приготовиться к отпору неприятелей; с этой целью он, между прочим, нашел нужным послать большую денежную сумму кошевому Сирку и всему низовому войску для найма охотников к войне против мусульман [20].

Открытое обращение Яна Собеского к Ивану Сирку за помощью для совместной защиты Правобережной Украйны от мусульман сразу подняло на ноги противника Сирка, гетмана Самойловича, и заставило его подозревать кошевого атамана в неверности русскому царю. Снрко и Самойлович были бесспорно самыми сильными людьми своего времени и типичными выразителями воли управляемого ими народа. Оба они были верными слугами московского царя, оба по-своему любили свою родину, оба в той или другой мере ненавидели турок, татар и поляков, но оба же они столкнулись на одном и том же пункте и различно высказались о средствах для спасения родины, и между ними возгорелась неугасимая вражда. Самойлович был человек властный и честолюбивый: он лелеял в душе мысль о владычестве над всей Украйной и Запорожьем. Не встречая противоречия на пути своих стремлений в Левобережной Украйне, Самойлович, однако, нашел большое препятствие в виде независимой и сильно организованной общины, Запорожья и его представителя, весьма популярного и весьма влиятельного кошевого Сирка. Сирко был также человек властный, хотя и менее честолюбивый, чем Самойлович; он не прочь был и от того, чтобы взять в свои руки гетманскую булаву. Мужественный, неустрашимый, свободолюбивый, страстный, горячий, Сирко не признавал притязаний Самойловича и открыто питал к нему чувство вражды и неприязни. Но, кроме этого, был и другой пункт, на котором так резко расходились кошевой и гетман: гетман благо для своей родины, а главным образом для себя, видел в полном подчинении себя и Украйны Москве; Сирко залогом блага для родины считал независимость Запорожья от украинского гетмана и московского царя: за царя, за веру отцов Сирко готов был сражаться против всех врагов и во всякое время, но в то же время он мужественно отстаивал и самостоятельное положение своего низового запорожского войска. Но так как сношения запорожского войска с Москвой производились через гетмана, то последний нигде не упускал случая, чтобы бросить тень подозрения в неверности русскому царю кошевого Сирка. Гетман Самойлович беспрестанно писал донос за доносом в Москву на Сирка, указывал на неверность кошевого царю и собственную преданность русскому престолу. Сирко старался всячески оправдать себя в глазах царя н старался доказать, что, сносясь с польским королем, крымским ханом, гетманом Дорошенком, он все же может оставаться и пребывать верным русскому царю.
    Но намерение польского короля идти в Правобережную Украйну обеспокоило не одного Самойловича: оно взволновало и все население Украйны правой стороны Днепра. Видя наступление польских войск, жители вообразили, что король идет с тем, чтобы взять у русского царя Киев и вместе с Киевом всю восточную Украйну. Все чувствовали какую-то тревогу и ожидали необыкновенных событий. Но события эти не выходили из ряда обыкновенных дел. Действие открыли, прежде всего, татары.
    Января 13 дня 1675 года кошевой Иван Сирко послал через аапорожцев Яковлева и Лохвицкого письмо Ивану Самойловичу и в этом письме сообщал разные вести гетману: о приготовлении крымского хана к походу, о намерении Нурредин-салтана и Ширим-бея идти в Белогородчину на оборону волынской земли и турецкой границы; о приглашении запорожцев со стороны калмыков воевать Крым и о возвращении с Низа запорожского товариства и о распущении его, вследствие изнурения лошадей и недостатка в пропитании, в город для прокормления [1]. Несмотря на это, гетман Самойлович через московского подъячего Михайлова доносил царю, что к нему, гетману, пришла подлинная весть о Сирке, который, будто бы, собирался идти разорять те самые русские города, которые разорял вор и богоотступник Стенька Разин, и не исполнил своего замысла единственно потому, что в том старшина запорожская помешала ему. Теперь же он несомненно собирается к польскому королю и уже писал к нему, как король укажет идти к нему, пехотой ли, конницей ли и с пушками или без пушек [2]. Клевеща на кошевого царю, Самойлович в то же время посылал самые дружеские письма Сирку в Сичу. Так, отправляя назад запорожского козака Лохвицкого, гетман писал письмо кошевому в всему низовому товариству и, выражая в нем свои прежние знаки к ним расположения, советовал не доверять дружбе ляхов и воевать турок и укорял Сирка за то, что он не помнит доброты гетмана и питает к нему вражду: "Лучше любовь имЪть, нежели питать недружбу: любовь доброе между людьми умножаетъ, а несогласiе все развЪваетъ и ни во что обращаетъ. О КелебердЪ, которую просилъ себЪ господинъ кошевой, пусть не теряетъ надежды: если онъ пожелаеть жить съ нами въ городахъ, то для него не только это мЪстечко, но и другiя найдутся, и такъ какъ въ КелебердЪ нЪтъ еще никакого устройства, то объ ней нечего и убиваться особенно. О Переволочномъ перевозЪ долженъ вамъ сказать, что одну половину его доходовъ будеть вамъ доставлять полтавскiй нолковникъ, а другую оставлять на нолковыя надобности. Пусть онъ, кошевой Сирко, не претендуетъ на насъ и за то, что мы удержали у себя до царскаго указа королевскихъ пословъ, Ъхавшихъ нзъ Сичи, и провожавшихъ тЪхъ пословъ запорожцевъ: живя подъ властью монарха, мы должны дЪлать то, что ему, какъ Богу, угодно. Впрочемъ, пословъ вашихъ мы держимъ не въ заключенiи, а во всякомъ довольствЪ, и для нихъ лично, и для ихъ лошадей даемъ пропитанie и кормъ. Когда придетъ царскiй указъ, то мы готовы отпустить ихъ туда, куда будеть приказано намъ" [3].
    Но задержка Самойловичем польских послов не могла остановить короля в предположенном им походе на Правобережную Украйну для борьбы с мусульманами. Король вышел с начала года, в глубокую и холодную зиму, в Правобережную Украину для борьбы с гетманом Дорошенком и его союзниками татарами, над которыми предводителями были Нурредин и Хаджи-Герай. При короле были: князь Димитрий Вишневецкий, воевода Станислав Яблоновский, полковник Александр Поляновский, гетман Николай Сенявский, полковник Михаил Ржевуский и гетман литовский князь Михаил Радзивилл. Первые три весьма удачно действовали против татар и козаков пвд Жорнищами и Немировом; последние три — под городом Чигирином и местечком Паволочью. У Паволочи Нурредин-салтан был убит, а его четырехтысячное войско бежало; самое местечко Паволочь было осаждено князем Радзивиллом с трехтысячным отрядом войска и после жестокого приступа отдалось на милость короля. После взятия Паволочи вождь запорожских казаков Иван Сирко, прославившийся в борьбе с татарами, волею польского короля, объявлен был главнокомандующим ("dictator") запорожсквгв войска, причем ему посланы были войсковые знаки. Так передает об этом событии летописец Ян Юзефович [4]. По другим указаниям, при взятии Паволочи было 800 человек каних-то козаков; из них польский король образовал потом особый корпус, раздал им жалованье и платье и назначил за "гетмана" Ивана Сирка. Но и тут все-таки ясных указаний не имеется на то, чтобы Сирко был при осаде Паволочи [5]. Историк польского народа Шмидт говорит, что польский король Ян Собеский, желая поколебать значение Дорошенка, объявил "атаманом" вместо него Ивана Сирка, и Сирко в конце апреля месяца напал под Злочовым на отряд союзных Дорошенку татар и разбил иу [6].
    В начале марта через гетмана Самойловича препровождено было, на имя кошевого Сирка, запорожскому войску царское жалованье — 500 червонцев, 150 половинок анбургского и польского сукна, 50 пудов свинцу и 50 пудов пороху; а в начале апреля того же года гетман писал жалобу на кошевого Сирка воеводе князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, в котором называл Сирка тайным недоброжелателем русского царя и явным сторонником польского короля: "ИзвЪщаю тебя, благедЪтеля моего, что давній врагъ, Сирко, на сырной недЪлЪ присылалъ кь намъ писаря своего съ нЪкоторыми товарищами войска, подъ предлогомъ требованія запасовъ, а въ действительности для развЪдки о поведеніи нашихъ полковъ и о мЪстЪ нахожденія польскихъ вайскь. А про то, что всегда говорилъ Сирко, мнЪ самъ нисарь, по сэвЪсти, сказалъ и своею рукой на бумагЪ написалъ, а именно: Сирко служить МосквЪ не помышляегь и что-де присягалъ онъ въ МосквЪ поневолЪ, а какъ родился за ляхами, такъ и умереть хочетъ за ними. А что освободили его изъ Сибири, те онъ о томъ никого не просилъ, да, кромЪ того, у него съ нЪсколькими людьми была и такая мысль, чтобы самимъ оттуда уйти. А что онъ, помимо гетманскаго вЪдома, выпросилъ себЪ мЪстечко Келеберду, то онъ недаромъ того добивался: если бъ только онъ могъ туда войти, то у него было бы прямое убЪжище. Было и есть у Сирка намЪреніе заодно действовать съ ляхами, но только войско съ нимъ въ томъ не соглашается, а что до пущенной имъ молвы о приходЪ въ нашу Украйну ляховъ, то это онъ дЪлалъ для того, чтобы склонить на свою сторону Полтавский полкъ. НапослЪдокъ онъ войску такъ сказалъ: "Хотя-де въ десяти коняхъ поЪду, а буду тамъ". И я, гетманъ, зная непостоянство Сирка, посылалъ нарочныхъ посланцевъ къ запорожскимъ козакамъ, совЪтуя имъ держаться нашего государя и быть со мной въ добромъ совЪтЪ. А онъ собака, отписалъ мнЪ листъ, какъ къ безумному, — тотъ листъ посылаю твоей милости и прошу о возвратЪ его мнЪ обратно; а что до его угрозъ, то объ нихЪ совЪстно и писать твоей милости: грозитъ поднять орду, произвесть бунты и замЪшаніе. И несмотря на все это, вновь посылаетъ кь царскому величеству, чтобы ему дали войска, въ особенности позволили бы набрать калмыковъ и призвать ихъ въ Запорожье. Увидишь, твоя милость, что онъ взявъ калмыковъ, минетъ Крымъ. Да и самозванца онъ держалъ потому, что, надЪясь на калмыковъ, съ которыми большое знакомство ведетъ, думалъ идти къ Астрахани и къ Сибири. Моя мысль такова, чтобы калмыковъ тЪхъ вручить или кому-нибудь на Дону, или твоей милости, или харьковскому полковнику,— оттуда съ ними надежнее будетъ промышлять Крымъ, нежели изъ Запорожья... О всемъ томъ писарь Сирка, рассказавъ мнЪ, просилъ меня, чтобы я не ославилъ его въ этомъ дЪлЪ, а что обЪщался мнЪ и впредь тайно извЪщать обо всемъ" [7].

Совсем иное говорили посланцы Сирка, полковник Грицько Минченко и 41 человек товарищей, прибывших в Москву мая 2 дня. Послы передавали, что когда, по выезде из Сичи, они прибыли в Батурин, то гетман, осердясь на Сирка за то, что кошевой прежде отправления своих посланцев, писал ему, гетману, о присылке в Сичу жалованных на Келеберду и Переволочный перевоз царских грамот и об отдаче запорожцам взятых Ханенком армат, задержал посланцев у себя полторы недели, не дав им листа к царю и не послав Сирку жалованных грамот. Относительно сношений Польши с Запорожьем кошевые посланцы передали то, что польский король четыре раза присылал зимой на Кош к Сирку с приглашением идти к нему в обоз, но Сирко всякий раз отказывал королю тем, что без указа царского величества идти к нему не смеет. Этот ответ Сирко давал через королевских посланцев, но своих он никогда к королю не посылал; не посылал он к королю и тех двух чечельничан, которых задержал было в Батурине и которые добровольно пришли с королевскими послами; не получал Сирко и жалованья от короля Яна Собеского, только от умершего короля Михаила Вишневецкого козаки получили 1 000 ефимков, а больше того не бывало. Не сносился Сирко и с Дорошенком, да и Дорошенко к Сирку никого не присылал. Сирко только и сделал то, что после Рождества Христова, в мясоед, посылал с 300 человек пехоты и несколькими человеками конницы, под начальством полковников Миска да Волошенка, под турецкий город Очаков, что сидит над Лиманом; те полковники, взяв стада под Очаковым, вернулись на Кош перед сырной неделею. Да в Филиппов пост приходило к Сирку калмыков 100 человек, посланных от тех, которые стояли на Молочных Водах, в 100 верстах от Сичи, но Сирко с ними никуда не ходил, во-первых, потому что лошадей не было, а во-вторых, потому, что послать было некого: войско разделилось пополам и стояло врознь. Сирко дал калмыкам хлеба и соли и отпустил их с Коша. Ко всему этому посланцы прибавили еще то, что когда прошлой весной возвращался из Украины Калга-салтан в Крым, то в 60 верстах ниже Сичи, на Тавани [8], запорожцы разбили его и большой ясырь и намет у него отбили, и тот намет гетману в подарок отослали. Запорожцы и теперь бы большую помеху туркам чинили, своим войском на море беспрестанно ходили б, но у них больших челнов на то нет; есть суда малые, в которых, для собственной нужды, может сесть самое большее 10 человек, но теми судами в море ходить нельзя, держатся же они только для рыбной ловли и для всякого хоромного и дровяного припасов [9].
    Вслед за Грицьком Минченком послан был Сирком лист царю через Грицька Дробиненка, прибывшего в Москву мая 3 дня. И тут Сирко уверял царя в своей преданности к нему. "Божіею милостію, великому государю царю и великому князю Алексию Михайловичу вЪрные слуги войско запорожское днЪпровое, кошевое, верховое, низовое, будучее на поляхъ, на лугахъ, на полянкахъ и на всЪхъ урочищахъ днЪпровыхъ и полевыхъ, и морское, кошевой атаманъ Иванъ Дмитріевичъ Сирко, старшина и чернь, вашему царскому пресвЪтлому величеству многолЪтія и одолЪнія надъ непріятелями и вашимъ царскаго пресвЪтлаго величества наслЪдникамъ оть всесильнаго Христа Спаса оть вЪрной службы нашей усердно желаемъ и нижайшія наши поклоненія до лица земнаго, падши передъ вашимъ царскимъ пресвЪтлымъ величествомъ, сотворяемъ. Въ нынЪшнемъ 1675 году, марта 8 дня посылаемъ мы изъ Коша нашихъ товарищей Грицька Дробиненка и Федьку къ вашему царскому пресвЪтлому величеству, объявляя вамъ, что его королевское величество въ третій раз пишетъ намъ о томъ, чтобы мы шли къ нему на службу и чинили бы общій на бусурманъ промыселъ. Но мы, вЪрно служа вашему величеству, без указа вашего величества не идемъ, а будеть на то указъ, тогда идти готовы. Да чрезъ этихъ же посланцевъ нашихъ бьемъ челомъ вашему величеству прислать намъ въ Запороги 20000 войска, кромЪ того просимъ послать донскому войску и калмыцкому тайшЪ Аюку указъ о присоединеніи къ намъ для общаго промысла надъ крымскими улусными людьми, а гетмана направить въ Крымъ Муравскими шляхами. И какъ придетъ къ намъ на Кошъ гетманское войско, то мы тотъ же часъ пойдемъ единодушно за вЪру православную и за церкви божіи чинить промысел на Крымъ и на крымскіе улусы. ИмЪемъ подлинную вЪсть, что вся воинская орда пошла на помощь къ турскому султану, а коль скоро ханъ услышалъ бы о нашемъ выходЪ, то онъ тотъ часъ же покинулъ бы чужую и вернулся въ свою землю. Бьемъ челомъ вашему величеству и о пушкахъ, порохЪ, ядрахъ, о всЪхъ нашихъ прямыхъ кдейнотахъ и в войсковыхъ коняхъ, которые забралъ гетманъ Иванъ Самойловичъ у Михаила Ханенка, теперь держитъ у себя и не возвращаетъ ихъ намъ въ Кошъ. Да чтобы ваше царское пресвЪтлое величество пожаловали насъ перевозомъ въ ПереволочнЪ, котораго намъ не дали. Просимъ и о морскихъ челнахъ, сколько ихъ есть готовыхъ, чтобы они присланы были намъ въ Переволочну. Смилуйся, великій государь, не презри насъ, вЪрныхъ слугъ своихъ, своимъ милостивымъ окомъ. При семъ нижайшіе услуги наши вашему царскому величеству премногую милость отдаемъ. Данъ съ Коша надъ Чортомлыкомъ въ ныньшнемъ 1675 году, марта въ 4 день. Вашему царскому пресвЪтлому величеству вЪрные нижайшіе слуги кошевой атаманъ Иван Сирко со всЪм войскомъ запорожскимъ до лица земного челомъ бьемъ" [10]. В мае месяце того же года Сирко снова написал лист царю, в котором просил великого государя взять его, Сирка, окруженного в Сичи опасностями, из Запорожья и позволить жить, с женой и детьми, "в прежнем дому своем, в Мерефе" [11].
    На этот лист царь, настроенный наветами гетмана Самойловича, отвечал Сирку полным отказом по всем пунктам его просьбы: к польскому королю не ходить, а идти одному с козаками на море; о клейнотах не хлопотать, потому что клейноты те вручены польским королем Ханенку, а Ханенко их передал Самойловичу; а о Келеберде и Переволочанском перевозе узнать от гетмана, который ответит Сирку по своему рассмотрению; ни о царском войске, ни о донском козачестве, ни о калмыцком тайше не просить, — калмыцкие тайши, вместе с черкасским князем Каспулатом Муцаловичем, ногайскими и едисанскими ордами, особо от Сирка, пойдут на крымские улусы, а сам гетман, соединясь с князем Григорием Ромоданевсним, пойдет против турского султана и крымского хана. Наконец, тут же царь внушал Сирку и то, чтобы впредь из Запорожья являлось в Москву не полтораста, не сто и не сорок человек посланцев, а всего лишь десять человек, лишние же будут кормиться в Москве на свой счет [12].
    После этого не мудрено, что Сирко не исполнил одного из приказаний царя, — прекратить сношения с польским королем: мая 13 числа, того же года, писал Сирку из Межибожья коронный региментарь Андрей Мондреевский письмо, в котором извещал, что, услышав от господина Стремежского, бывшего с Сирком на подъезде, о походе Сирка на оборону веры христианской, на защиту престола королевского и на побеждение гордости бусурманской, он, Мондреевский, тот же час о дву-конь известил короля о двукратной победе Сирком неприятелей и об освобождении им многих полоняников [13] из неволи и в заключение приглашал его приехать с товарищами к королю, за что обещал ему самому большую милость и вечное воздаяние от короля, а всем его товарищам "барвы", т. е. платья богатые, и довольство во всем; место, куда бы Сирко мог приехать к нему, Мондреевский назначал городки Бар и Деразну. К этому письму приложено было другое письмо к тому же Сирку и от того же лица. В нем, от 5 июня, региментарь извещал Сирка, что к нему отправлен, на услугу, сотник и товарищ Мондреевского с десятью хоругвями, которым Сирко может приказать присоединиться к себе у Олатычева и Брагилова. Но так как эти хоругви представляют из себя пехоту и Сирко оттого не требует сотника к себе, то поэтому Мондреевский просил Сирка, чтобы он прислал к нему на подъем кошевое войско, потому что врагов сойдется далеко не столько, как предполагалось, а несколько десятков тысяч, да и к тому же пешее войско всегда удобнее оставлять при крепости, а конным делать нападение на неприятеля. А если бы самому Сирку захотелось осадить пехотой Винницу, хотя бы со стороны Седлища, то там такую всегда можно будет приманить, лишь бы о том господину Стахорскому, где бы он ни был, сказать [14].
    В самом конце месяца мая гетман Самойлович известил царя, что кошевой Сирко принимал у себя в Сичи посла польского короля Яна Собеского ротмистра Ивана Завищу и, отпуская его от себя, под видом того, чтобы проводить посла из Сичи, взял с собой немалую часть войска и вышел в степь, но тут войско, видя, что он замыслил идти к королю, остановилось и, выбрав себе другого старшого, вернулось в Сичь; Сирко же, с небольшой, но верной ему дружиной и польским послом, направился к королю [15]. Однако, это известие гетмана оказалось не совсем верным, в чем уверяли сами запорожцы письмом на имя царя. По славам запорожцев и их наказного атамана Ивана Брекала, дело происходило так: апреля 21 дня козаки принимали у себя московского посла Василия Перхурова, привезшего им царское жалованье — 500 червонцев, 150 половинок сукна, 50 пудов свинцу и пороху и держали у себя царского посла с 21 апреля по 1 июня; задержали же они посла потому, что поджидали к себе кошевого Ивана Сирка, а почему и как Сирко вышел из Сичи, козаки объясняли так: весной на святую четыредесятницу приезжал к ним польский посол Иван Завиша, приглашая козаков на службу к польскому королю, но войско от предложения отказалось и послало с тем послом к королю двух своих козаков; обо всем этом войско известило и гетмана Самойловича. Дело произошло апреля 12 дня; в этот же день Сирко, взяв с собой часть конного войска, пошел в поля за Буг для добычи и языка; разгромив за Бугом орду, Сирко расположился там станом с отрядом несколько более двухсот человек и поджидал случая, чтобы вновь напасть на врагов. В это самое время и прибыл царский посол Василий Перхуров; запорожцы, со дня на день поджидая Сирка в Сичи и не дождавшись его, решили наконец не удерживать больше посла в Запорожье и отправили его от себя июня 1 числа, обещаясь известить царя о приходе Сирка в Сичу и о всех вестях, которые он привезет с собой [16]. Сам Сирко, вернувшись в Сичу, писал обо всем, что с ним произошло по выходе из Запорожья на Буг, к боярину князю Ромодановскому следующее письмо: "АпрЪля 12 числа вышелъ я изъ Коша, съ частью конныхъ козаковъ, не для, чего иного, какъ для того, чтобы чинить промыселъ надъ турками и татарами и узнать обо всЪхъ ихъ замыслахъ. Пробывъ несколько въ КугманЪ и въ другихъ обыкновенныхъ местахъ, гдЪ обращаются непріятели, я однимъ погромомъ шестью (sic) орду разгромилъ и 1000 человЪкь христіанского ясыря изъ неволи освободилъ потомъ узнавъ, что присланный турецкимъ султаномъ Ибрагимъ-паша отъ ДнЪстра къ Рашкову перешелъ, а крымскій ханъ у Чернаго-острова сталъ и оба вмЪстЪ подъ Кіевъ положили идти, я ни мало, не медля, на Кошъ повернулъ. Идя полемъ близъ рЪки Великаго Ингула, я наткнулся на крымскую орду и на городчанъ къ Дорошенку шедшихъ; тутъ божьей помощью и счастьемъ великаго государя, я ихъ всЪхъ разбилъ и языкавъ взялъ; тЪ языки сказали мнЪ, что они шли къ ханову сыну, который стоялъ при ДорошенкЪ съ 500-ми татаръ. Пришедъ же на Кошъ іюня въ 16 день, я обо всемъ твоей княжей милости подробно написалъ. А прежде моего прихода на Кошъ, другимъ днемъ, пришли къ намъ больше двухъ сотъ человъкъ калмыковъ и донскихъ козаковъ, имъя большую охоту съ непріятелемъ побиться, а особенно на Крымъ ударить, потому что тамъ теперь, кромЪ одного Калгисалтана въ ПерекопЪ, совсЪм войска нЪтъ. И если бы твоей милости угодно было съ господиномъ гетманомъ намъ козацкого войска и ратныхъ людей прислать, то мы могли бы большое замЪшаніе нынЪшнимъ временемъ въ Крыму учинить" [17].

Иначе изложил все это дело царский посол Василий Перхуров, возвратившийся в Москву, июня, 24 дня. Перхуров рассказывал следующее. Приехав в Сичу, он кошевого атамана Сирка там не застал, потому что апреля 10 дня [18] кошевой из Запорожья ушел; ушел же он вот почему: приезжал к нему польский посол Иван Завиша и обнадежил Сирка, что королевское величество пожалует его честью, сделает гетманом над всеми гетманами, так как королевское величество всегда сетует, что Сирко, такой славный воин, в ратном деле большой промышленник, много лет на поле подвизавшийся, но и по настоящее время не взыскан и не пожалован честью. Привез тот посол войсковой старшине королевского жалованья — кошевому 40, судье, писарю, асаулу по 10 червонцев; козаки, узнав о том, отняли у старшины те все 70 червонцев и положили их в войсковую скарбницу. Сирко, по приезде посла, собирал две рады, и на тех радах Завиша говорил козакам, чтобы они вновь сделались подданными польского короля и шли бы к нему на помощь, обнадеживая их и деньгами, и сукнами, и жалованьем. Но войско, выслушав это, ответило, что прежде того ходило оно на помощь к польским королям в штанах, а возвращалось от него без штанов. Тогда Сирко, выкинувшись из рады, пошел из круга сперва один с Завишей, а потом к нему пришло в поле около 300 человек козаков. Рассердись на козаков, питая надежду на польского короля и будучи недоволен на гетмана за то, что именно он, а не Сирко, получил этот чин, кошевой назначил вместо себя наказного гетмана Ивана Брекала, а сам ушел к королю. На отходе козаки говорили Сирку, чтобы он к польскому королю не ходил; если же пойдет и станет ему служить, то они отыщут его жену и будут держать ее в крепости, на что Сирко им отвечал, что прежде всего он желает сделать угодное королю, а король, пожаловав его гетманом, прикажет и жену его отыскать. По выходе из Сичи, от Сирка отделилось около ста человек козаков с Власом Бородавченком во главе, и пошли под турецкие города Кизыкермень и Касмин. Потом Влас Бородавченко вернулся в Сичь и привел с собой трех человек языков; те языки сказали, что турецкие паши стоят под Рашковым и Брацлавом, а сколько всего войска, того не знают. Во время пребывания царского посла в Запорожье, ходил из Сичи, с 300 Козаков, бывший кошевой атаман Луцык, под город Перекоп, а обратно из Крыма — в Белогородчину; он был в походе пол-третьи недели и пришел в Сичу с большой добычей и ясырем,— на каждого козака по одному ясырю. А раньше приезда в Сичь посла ходило около 40 человек козаков под турские города на море, и те козаки благополучно вернулись на Сичь, достав себе по 15 ефимков да по два ясыря на человека. За неделю перед самым отъездом царского посла из Запорожья, 500 человек козаков ходили под Перекоп с начальным человеком Василием Трофимовым, тем самым, который раньше задержан был в Москве до привоза туда самозванца; да на море, кроме того, ходило человек 300 или больше того. Все запорожцы очень желали, чтобы к ним пришли калмыки, человек 300 или 500, тогда бы они немедленно ударили на Крым; давно были бы козаки в под Перекопом, да Сирко своим походом их остановил [19].
    Сводя к общему все четыре показания — Самойловича, Сирка, Брекала и Перхурова, — мы видим, что запорожцы с своей стороны утаивали обо всех своих намерениях, а Самойлович и Перхуров с своей стороны чересчур подозревали их в коварных замыслах. Несомненно здесь одно, что хотя Сирко и сносился с польским королем, желая через него добиться гетманской булавы, но он вовсе не думал изменять русскому царю, а тем более мирволить крымскому хану.
    И точно, октября 1 дня 1675 года Сирко, доносил гетману Самойловичу, что в Сичу, по царскому указу присланы были черкасский князь Каспулат Муцалович, стольник Иван Леонтьев, голова стрельцов Иван Лукашкин, донской атаман Фрол Минаев (с 200 донцов) и калмыцкий начальник мурза Мазан. С ними Сирко, имея у себя 1500 человек козаков, ходил сентября 17 дня под город Перекоп и, будучи в Крыму, несмотря на известие перебежчика кумычанина, сообщившего татарам о приходе в Крым козаков, несмотря на татарские заставы, заранее против козаков устроенные, большой неприятельский отряд разбил, села огнем опустошил, большую добычу взял, много христианских душ из неволи освобвдил и после всего этого в полной целости и без всякого урона в Сичь возвратился [20].
    Нужно думать, что этот самый поход Сирка в Крым, так счастливо для него окончившийся, разумеет и малороссийский летописец Величко. Об этом же походе Сирка в Крыму говорит и летописец Ригельман. Из того обстоятельства, что Ригельман, живший позже Величка, но вовсе не знавший летописи его, говорит о факте, известном Величку, следует, что основою рассказа для обоих бытописателей послужило какое-то, так сказать, бродячее сказание. Из двух летописцев, Величка и Ригельмана, у первого оно длиннее, у второго короче. Ригельман рассказывает о походе Сирка в Крым в нескольких строках [21]; Величко — в большой главе. Величко относит это событие к 1675 году, Ригельман — к 1679 году. Из двух названных летописцев нужно отдать предпочтение Величку. Дело в том, что, по возвращении запорожцев из Крыма в Сичь, козаки, приписывая вражду татар и турок к себе науськиванию гетмана Дорошенка, написали ему укорительное письмо. Но писать Дорошенку можно было в 1675 году, а не в 1679 году, когда он уже давно был лишен гетманства и находился не на Украйне, а на далеком севере России. Сравнивая показания современных событию актов с рассказом летописи Величка, находим, кроме краткости первых и полноты второй, некоторую разницу в частностях. Разница эта состоит прежде всего в том, что по актам Сирко совершил поход не один, а с союзниками — атаманом донских козаков, князем кавказских черкесов, русскими с отрядом стрельцов, воеводами и калмыцким тайшей с ордой. Затем, имеется разница и в показании времени совершившегося события: в актах сам Сирко говорит, что поход в Крым сделан был им сентября 17 дня, в летописи Величка предпринят был в начальных числах июля месяца. Впрочем, нельзя не отметить того, что Величко, приводя письмо запорожцев, писавших его после возвращения из Крыма в Сичь, приводит дату его 23 числом того же сентября месяца. Наконец, есть разница и в показании количества запорожцев, ходивших в Крым и действовавших в нем: в актах показано запорожского войска только 1500 человек, у Величка до 20000 человек. Конечно, если взять во внимание серьезность самого предприятия, то нельзя не согласиться, что такое большое дело, как поход во внутрь Крыма, должен был предпринят и с большими силами. Но в актах, кроме числа донцов (200 человек) не показано ни число стрельцов, ни число черкес, ни количества орды. Если взять произвольные цифры — калмыков не менее 6000, черкесов не менее 5000, стрельцов не менее 2000 человек, донцов 200 и запорожцев 1500, то тогда полученная цифра 15200 человек может приблизиться к показанным Величком цифрам. Но такой расчет будет расчетом только измышления, а не действительности.
    Оставляя в стороне все указанные частности, событие это, поход Сирка в Крым и самый повод к тому, произошло, по словам Величка, следующим образом.

Не насытившись поглощением премногого козацко-русского народа, разорением семнадцати городов во главе с Лодыжиным и Уманью, не удовольствовавшись обращением их в пепел и сравнением с землей, турский султан Мухаммед IV задумал истребить все запорожское войско и разорить самый Кош его. На это дело он прислал осенью 1675 года на кораблях из Константинополя в Крым 15000 отборных стамбульских янычар и велел крымскому хану с этими янычарами и со всей крымской ордой, при наступлении зимы, постараться выбить всех запорожцев до конца, а самую Сичь их разорить до основания. Хан, желая слышать о том приказание из уст самого султана и его визиря, бегал налегке той же осенью в Стамбул и, недолго оставаясь там, повернул в Крым; все время после этого он советовался со своими крымскими султанами, агами и мурзами и выискивал способы, какими можно было бы исполнить свой злой умысел над войском низовым запорожским и его кошем. После совета постановлено было привести в исполнение злое приказание турецкой Порты непременно в предстоящую зиму, на святках Рождества Господня, когда войско запорожское привыкло гулять и подпивать. И вот, как скоро тогдашняя зима, "чрез майстерство крепких морозов своих", замуровала днепровские глубины и речки полевые твердыми льдами и приодела достаточными снегами, тогда крымский хан тот же час приказал сорока тысячам крымской орды быть готовыми для военного похода, а пятнадцати тысячам янычар велел дать лошадей, не объявляя никому, куда именно он поведет их в поход. Когда кончился филиппов пост, тогда сам хан, снявшись из Крыма со всем названным войском своим, пошел по направлению к запорожской Сичи, стараясь держаться в нескольких милях от берега Днепра, чтобы не быть замеченным запорожцами, зимовавшими по днепровским островам и веткам и чтобы все войско запорожское низовое каким-нибудь способом не узнало о том. На третью или четвертую ночь Рождества Христова, в самую полночь, хан, приблизившись к Сичи, захватил сичевую стражу, стоявшую в версте или в двух верстах от Сичи на известном месте, и от этой стражи узнал, что войско пьяное спит беспечно по куреням и что другой стражи нет ни около, ни в самой Сичи; хан очень обрадовался этому и сейчас же, выбравши самого лучшего из пойманных сторожевых и пообещав ему свободу и большую награду, приказал ему провести пехотных янычар во внутрь запорожской Сичи чрез ту форточку [1], которая, по показанию самих сторожевых, не была заперта на ту пору. Итак, отправивши всех янычар в Сичу с названным запорожским сторожевым, хан приказал им, вошедши в нее, "учинить належитий военный над пьяноспящими запорожцами промысел". Сам же между тем, объехавши с ордой вокруг Сичь и густо обступивши ее, стоял неподалеку на поготове, чтобы не выпустить и "духа имеющих утекать" запорожцев. Но на этот раз над турками и татарами сбылась старая пословица: "Що чоловiк coбi обiцує, тоє Бог ницує": надежда хана выгубить все запорожское войско и разорить самый Кош не осуществилась. Хотя хан и знал, что войско запорожское привыкло в праздничные дни подпивать и беспечно спать, но не припомнил того, что множество этого же самого войска имело обыкновение собираться в праздник Рождества Христова до Сичи со всех низовых днепровских лугов [2] и что большинство из этого войска были трезвые, а не пьяные люди. Но вот настал "полуночный час". Все войско, не слыша ни о какой тревоге и не имея вести о намерении бусурман, "зашпунтовавшись" в куренях, беспечно опочивало; в это самое время янычары, тихо введенные чрез открытую фортку пойманным запорожским сторожевым, вошли в Сичу и наполнили собой все ее улицы и переулки и так стеснились, как то бывает в церкви. Однако, имея в руках готовое оружие, они помрачены были всевидящим Богом в их разуме: войдя в Сичу, они и не подумали о том, что дальше делать и каким способом разорить то рыцарское гнездо низоводнепровских козаков, наших мальтийских кавалеров, и как их всех выбить до конца; или, быть может, начальники янычар, за теснотой, не могли сойтись и посоветоваться между собой, как начать и кончить свой злодейский умысел. Так или иначе, но, наполнив собой всю Сичу, захватив все сичевые арматы, заступив все открытые места, янычары стояли несколько времени в недоумении и тихом молчании. Когда же повернуло с полночи и Бог Вседержитель благословил соблюсти в целости то православное и преславное низовое запорожское войско, тогда он отогнал сон некоему Шевчику, казаку одного куреня; этот Шевчик, вставши для своего дела и отворивши кватерку [3], начал сквозь оконную щель присматриваться, рано ли еще или нет, и неожиданно увидел людей, неприятелей-турок, всю улицу заполнивших собой. Шевчик пришел в ужас; однако, тот же час тихо засветил несколько свечей в своем курене, сообщил знаками пятерым или шестерым товарищам своим, еще не ложившимся спать, но сидевшим в углу куреня, закрывшимся там и игравшим в карты. Товарищи, услышав слова Шевчика и побросав карты, зараз бросились тихонько ко всем окнам куреня своего и, не отворяя их, стали присматриваться в оконные щели, чтобы убедиться, правда ли то, что сказал Шевчик. Когда же и сами увидели, что Сичь их наполнена неприятелями-турками, те немедленно и возможно тихо побудили всех товарищей своего куреня, которых было до полутораста человек, и сообщили им о грозившей беде. Товарищи быстро повставали, тихо поодевалиеь, осторожно забрали в руки оружие и потом, после совета с куренным атаманом, решили устроить следующее: поставить к каждому окну по несколько человек лучших стрельцов, чтобы они беспрестанно стреляли, а другие, чтобы только заряжали ружья и первым подавали. Устроивши все это без великого шума и помолившись Бегу, козаки, сразу поотворяли все окна и оконницы и начали густо и беспрестанно стрелять в самое скопище янычар, сильно поражая их. Тогда другие курени, услышав выстрелы и увидевши неприятеля, тот же час открыли со всех сторон через окна густой и беспрестанный мушкетный огонь, и как бы молнией осветили темную ночь в Сичи, тяжко поражая турок, кои от одного выстрела падали по двое и по трое человек. Янычары же, не имея возможности, вследствие своей тесноты, направлять оружие прямо против куренных окон, стреляли в воздух и, "аки козлы между собою мятущися", падали на землю убитыми и утопали в собственной крови. Когда же толпы янычар стали редеть по улицам и переулкам, так что их едва третья часть осталась в живых, тогда запорожцы, видя, что стреляя из куреней на неприятелей, они стреляли друг против друга и наносили себе тем вред, крикнули единогласно до ручного бою; и так по той команде тотчас все разом, высыпавши из куреней, с мушкетами, луками, копъями, саблями и дрекольем, начали доканчивать ручным боем еще оставшихся в живых турок, нещадно поражая их. На самом рассвете дня они покончили с турками, и всю Сичь и все курени со всех сторон, и всю божественную церковь и все арматы окрасили и осквернили бусурманскою кровью, а все сичевые улицы и переулки неприятельскими трупами завалили. Трупы те лежали, облитые их же собственной кровью, склеенные и замороженные сильным морозом, бывшим в то время. Как велико было их число, видно из того, что из пятнадцати тысяч янычар едва полторы тысячи ушло из Сичи и спасено татарами на лошадях. А между тем хая, стоявший около Сичи и ожидавший конца задуманной облавы, увидя несчастный конец неудавшегося замысла, взвыл, как волк, подобно древнему Мамаю, побежденному русскими на Куликовом поле при реке Непрядве, видя, какое великое число отборных стамбульских янычар он потерял и выгубил, рассчитывая завоевать запорожскую Сичу. Пораженный, вследствие этого несчастья, великим страхом, он бросился от Сичи, днем и ночью спешил в Крым, боясь, чтобы раздраженные запорожцы, севши на коней, не догнали и не разгромили его самого.

Скоро после смутной и кровопролитной ночи людским очам пришлось увидеть пасмурный и невеселый день. В тот день, после войскового совета, а более всего после приказа кошевого Сирка, около двух тысяч доброго панцырного запорожского товариства, севши на коней и объехав всю Сичу кругом, бросились по следам хана. Но потом, пройдя от Сичи миль "о полтрете" и убедившись, что хан от боязни действительно убежал в Крым, товариство повернуло назад к Сичи и пришло назад как раз к концу божественной службы. По окончании службы все войско отпело общий благодарственный молебен пресвятой Деве Богородице и своей всеблагоутробной защитнице, а затем приступило к похоронам своих товарищей, сраженных в бою; всех их было убито в ночной "заверусе" пятьдесят человек, а ранено до осьмидесяти [4]. Убитых товарищей тогда же, прежде похорон янычар, предали земле "честным и знаменитым погребением" и приказали сичевым священникам служить по ним сорокоуст неотлагаемо и беспрестанно с приличным за труды вознаграждением, а раненых распорядились отдать на излечение сичевым цырульникам с награждением из войскового скарба. После этого козаки разошлись по своим куреням я весь тот день гуляли в своих куренях, стреляли из ружей, палили из нушек, так густо окропленных бусурмансквй кровью. Трупы смерзших янычар пока оставались на улицах и переулках и представляли из себя настоящие валы и могилы.
    На другой день, как только стало светать, тот же час, по приказу кошевого, ударили в котлы на раду. Собравшееся на раду войско держало совет о том, как поступить с трупами янычар. Одни советовали повыволакивать трупы из Сичи и сжечь их по бусурманскому обычаю; другие находили удобным передать их на съедение зверям и птицам, подальше оттащив от Сичи; третьи нредлагали в землю позагребать, а четвертые — в воду повкидать. Из этих советов три не были приняты: первый, если в землю погребать, то много времени придется употребить, да и никто даром работать не станет, мерзлой земли копать; другой, если палить, мятого дров пришлось бы истребить; третий, если отдать на съедение зверям, то звери, расстервившись, и живому войску могут принести шкоду; а на четвертом совете все войско остановилось: повытащив из Сичи все трупы убитых янычар, отдать их днепровским глубинам и быстринам.
    Тотчас после этой рады отправлено было несколько сот человек на Днепр для рубки "полонок"; другим приказано было разделить смерзшиеся вместе трупы и приготовить их для выволакивания из Сичи, а третьим ведено быть готовыми с конями и арканами. Так, около условленного часа козаки, работавшие на Днепре, дали знать кошевому и куренным атаманам, что они уже приготовили пять или шесть обширных "полонок" на Днепре. Тогда немедленно приказано было цеплять арканами окровавленные собственной кровью и смерзшиеся от сильных морозов трупы янычар, привязывать их до кульбачных стремян по десять, по двадцать и больше того, "плитами и брилами" прочь из Сичи таскать и около "полонок" оставлять; а бывшей на Днепре пехоте велено те смерзшиеся трупы янычар в "полонки" втаскивать и под лед пускать. А так как того дня всех трупов выволокти из Сичи не могли, то и на другой день до обеденной поры войско должно было заниматься тем же.
    Из добычи от убитых янычар, кроме оружия, осталось запорожцам очень мало; ибо на мертвых и смерзшихся трупах кафтаны, кунтуши, кожухи, шаровары, шапки, пояса, сапоги были точно вымочены в бусурманской крови и казались сплошными смерзшимися плитами, так что если бы кто захотел снять с них что-либо и тем осквернить руки свои, то разве отрубливал бы один труп от другого топором, а дорогое одеяние сдирал бы шматками; также, если кто хотел вынуть из-под трупов оставшееся оружие (первое оружие тот же час по окончании битвы вынуто было из-под трупов еще не смерзшихся), то опять-таки должен был разрубывать трупы, а рога и шабелтасы [5] просто обрезывать около них.
    Когда же, наконец, все трупы отданы были днепровским глубинам, тогда все войско, вместе собравшись, поочищало и повыскабливало все улицы и переулки в Сичи и за Сичь все с снегом повыметало, также пообтесывало и пообмывало все страшно облитые кровью стены куренные и арматы сичевые; а переночевавши и отправивши рано заутренню, за ней божественную службу и за божественной службой молебен отпевши и воду освятивши, все сичевые священники со всем церковным клиром пошли по улицам, переулкам и куреням, беспрестанно молитву читая и святой водой все места окропляя. По окончании очистительной церемонии, все войско до самого вечера весело гуляло и подпивало, простые козаки, собравшись в куренях, а знатные у кошевого атамана Сирка, но гуляло тихо, без арматных и мушкетных громов [6].
    На другой день после всего этого запорожцы поднялись рано, вновь собрались на раду, поделили по жребию все оружие, найденное между трупами янычар и до времени сложенное в общую кучу, и затем решили написать гетману Дорошенку "прикрое и досадительное" письмо, приписывая злодейский умысел нападения татар и турок на Сичь его злобе и коварству. Отправка письма Дорошенку возложена была на кошевого Сирка. Сирко послал его чигиринскими чумаками, случившимися на ту пору в Сичи. Дорошенко, прочитав то письмо, страшно разъярился на запорожских козаков, но потом, одумавшись и успокоившись от гнева, послал им с своей стороны пространное письмо, уверяя клятвами и присягами, что он чист в отношениях к ним; что он даже питает дружбу и особенную приязнь ко всему запорожскому войску. Запорожцы, получив от гетмана это письмо, скоро смягчились и в свою очередь уверяли, что они, кроме приязни, ничего другого не питают к гетману.
    После страшной и кровавой битвы, кроме тринадцати тысяч пятисот человек убитых в Сичи, осталось еще в плену полтораста человек янычар и четыре аги: они скрылись в разных местах между строениями. Крымский хан, узнав об этом, тот же час написал Сирку и всему запорожскому войску письмо, в котором усердно просил отпустить невольников в Крым. Сирко и все войско согласились на то. Тогда хан прислал за ними подводы, а вместе с подводами и подарки низовому товариству: двенадцать тысяч киндяков и шесть больших бут доброго крымского вина. Запорожцы, приняв подарок, отпустили полтораста невольников янычар, снабдив их на дорогу хлебом, мясом и рыбой, но четырех аг оставили у себя, потому что хотели получить за них выкуп по две тысячи левов с каждого. Но как скоро деньги пришли, тогда и четыре аги, получив вспоможение на дорогу, были честно отпущены в Крым. Между тем турецкий султан, услышав о гибели своих янычар в запорожской Сичи, страшно озлился на своего визиря, который посоветовал ему отправить на запорожцев янычар. Он готов был предать его смертной казни, но потом, однако, даровал ему жизнь; зато забрал все его имущество в казну, а самого отправил в вечную ссылку на остров Родос.
    После этого истребления янычар в Сичи, турки на все время не осмеливались предпринимать походов против запорожских козаков с целью искоренения их войскового Коша. Напротив того, нападение татар и турок на Сичь дало повод самим запорожцам вторгнуться в Крым. Того же 1675 года в последних числах июля месяца, созвав в Сичь запорожское товариство из ближних и дальних полевых веток и речек, кошевой атаман всего низового запорожского войска Иван Сирко предложил ему на главной раде идти на Крым и отомстить крымскому хану за прошлозимнее нападение, вред и беспокойства, причиненные им всему низовому войску; а именно за то, что хан, пришед ночью с турецкими янычарами и ворвавшись, подобно злодею, в запорожскую Сичь, хотел разрушить ее до основания, а все находившееся в ней низовое войско истребить и в плен забрать. На предложение Сирка все войско охотно согласилось, прося его вести на такое доброе дело. Тогда Сирко распустил из Сичи все войско по речкам и веткам приказал ему изготовиться в поход на Крым на три недели, запастись харчей и прочими военными принадлежностями, и через две недели явиться в Сичу. Войско, охотно выполнив приказание кошевого, явилось со всем необходимым в Сичь. Тогда Сирко, выбрав лучших из козаков, числом около двадцати тысяч человек и перешед Днепр на крымскую сторону, двинулся со всевозможной поспешностью в предстоящий путь. Но, не желая идти прямо к Перекопу, он взял налево в степь, остерегаясь встречи с блукавшими, ради промыслов, по степи татарами. Рассчет его вполне удался: татары действительно не заметили его и не могли дать знать о нем в Крым. Между тем Сирко, быстро прошед со всем своим войском длинные степи и переправившись в крымское царство чрез Сиваш, на месте ему хорошо известном, оставил Перекоп далеко в правой руке.
    Потом, оставивши при себе самых лучших молодцов, три или четыре тысячи, и расположившись с ними внутри Крыма над Сивашем, у названной переправы, Сирко все остальное войско, под начальством добрых вождей, знавших хорошо все крымские места и оседлости, отправил в самый Крым, приказавши тем вождям весь Крым "несчадно струснути" и на пятый день возвратиться к сивашской переправе. Тогда войско, сев на своих "ветроногих" коней, внезапно ворвалось внутрь крымских селений и, разделившись, с общего совета, на несколько частей, засеяло и наполнило собой весь Крым, предавая огню и мечу как самый Крым, так и города его Козлов, Карасев, даже столицу ханскую Бахчисарай и другие города, причиняя везде страшные беды и разорения населению. Хан, узнав "о такой фурии несподиванных и недишкретных гостей", едва успел выхватиться из Бахчисарая со всеми своими султанами, мурзами и крымскими начальниками и убежать в крымские горы. Туда же бежала к хану одна часть татар, успевшая спастись от запорожского оружия; другая часть ушла в крепкие города, а третья часть боевым оружием положена была на крымских полях и селах. После этого, когда хан узнал от пойманных запорожских языков, какое то было войско, кто над ним был начальником и главным вождем и каким трактом пришло оно в крымскую державу; тогда, поднявшись со всем своим крымским войском, которого пришло к нему в горы до пятидесяти тысяч человек, устремился к той самой сивашской переправе, чрез которую вторглись в Крым запорожские козаки; он не знал, что там стояла другая часть запорожского войска. У сивашской переправы хан имел остановиться и ждать возвращения всего запорожского войска, грассовавшего по Крыму.
    И действительно, хан прибыл со всей ордой как раз в тот самый день, когда и запорожское войско рассчитывало возвратиться из Крыма к Сирку на переправу. Увидя у переправы запорожское войско под начальством Сирка, хан вообразил, что здесь собралось все козацкое войско, приказал спешиться и готовиться к бою. А между тем к Сирку поворачивало из Крыма с большой добычей и пленниками то самое войско, которое там гостило и оставило в нем после себя великие руины. Узнав от пойманного татарского языка, что хан пошел к Сивашу на переправу, войско сейчас же свернуло в сторону, оставило с отрядом часть своей добычи и денег, потом подняло для обмана татар мусульманские знамена, взятые в добычу, и поспешило вслед за ханом.
    Хан, видя позади себя с ордынскими знаменами войско и воображая, что то идут к нему на помощь разогнанные татары, крепко и со всей силой ударил на Сирка; но, не смогши сломить его, напротив того, потерявши в один раз до четырех тысяч орды, сделал отступление. Сирко, увидя позади хана войско и узнав, что то было его собственное, стал строиться, чтобы вторично схватиться с ханом; хан, в свою очередь, ожидая, что позади его идет к нему на помощь орда, также выстроился против Сирка. Но, ударив вторично на Сирка, он, подобно первому разу, встретил такой отпор, что с большим для своей орды уроном вновь отступил. Тогда Сирко, севши со всем своим войском в одно мгновение на коней, сильно ударил на орду и начал налегать и разить ее. Орда, бывшая с ханом, увидя позади себя не ордынские, а козацкие войска, сразу потеряла мужество и воинскую доблесть, стремительно рассыпалась по крымским полям в прямо попала в глаза козацкому войску, бывшему позади нее. А козаки, гоняясь по полю за перепуганными татарами, несколько тысяч из них убили, несколько тысяч забрали в плен, за малым не поймав и самого хана.
    После такой счастливой и блестящей победы над ханом, все козацкое войско, соединившись с Сирком и забравши свою добычу, оставленную на время в стороне, пришло к сивашской переправе как раз около полудня. Отдохнув здесь немного после военных подвигов и подкрепившись пищей, оно немедленно двинулось из Крыма чрез Сиваш на ту сторону, которая идет от Сиваша до Запорожья. Пройдя Сиваш перед заходом солнца и уже не следуя тем трактом, которым шло из Сичи в Крым, войско вдалось от переправы на Каланчак, к Черной долине и Кочкарам, оставив Перекоп в левой стороне. Струснувши около Черной долины в Кочкар все поля и крымские скотные пастбища, захвативши много рагатого скота и овечьих ватаг вместе с бывшими при них татарами, войско запорожское двинулось вверх по Днепру, до своей Сичи, имея у себя множество добычи и тринадцать тысяч ясырю — пленных татар и бывших в крымской неволе христиан. Отдалившись со всем войском и добычею на несколько миль от Крыма и остановившись в удобном для полуденного попаска месте, Сирко одним из козаков приказал побольше наварить каши, чтобы ее было достаточно как для войска, так и для ясыря, а другим велел разлучить на-двое ясырь, христиан особо, а бусурман особо. Когда это было сделано, тогда Сирко приказал всех бусурман повязать, а к христианам, которых было мужского и женского пола семь тысяч, сказал такое слово, испытывая их: "Кто хочет, идите с нами на Русь, а кто не хочет, возвращайтесь в Крым". Христиане и родившиеся от христиан в Крыму "тумы", услыша то слово Сирка, разделились на две половины: одни, числом три тысячи, нашли за лучшее вернуться в Крым, нежели идти в христианскую землю; другие, числом четыре тысячи, пожелали вернуться в свою землю на Украйну. Сирко приказал всех их накормить и потом одних оставил при себе, а других отпустил в Крым. Отпуская последних, спросил у них, зачем они стремятся в Крым; спрошенные отвечали, что в Крыму у них есть оседлости и господарства, и потому там им лучше будет жить, нежели на Руси, где они нечего не имеют. Отпуская тех людей, Сирко не вполне еще верил, чтобы они действительно пошли в Крым, но надеялся, что они вернутся на Русь и, поднявшись на бывшую там могилу, смотрел на них до тех пор, пока их не стало видно. Когда же убедился в их твердом намерении идти в Крым, тогда приказал молодым козакам сесть на коней, догнать отпущенных и всех до единого и без всякой пощады выбить и вырубить, имея намерение и сам тот же час за ними поехать и посмотреть, все ли будет исполнено по его приказу. Получив от Сирка такое приказание, козаки, догнав названных людей, поступили сообразно приказу, не оставив в живых ни одной души. Немного погодя и сам Сирко, сев на коня, поскакал туда, где исполнялось его приказание. Прибежав на место и увидев, что его воля в точности исполнена, он поблагодарил трудившихся там козаков, а к мертвым трупам сказал следующие слова: "Простите нас, братия, а сами спите тут до страшного суда Господня, вместо того, чтобы размножаться вам в Крыму между бусурманами на наши христианские молодецкие головы и на свою вечную без крещения погибель". После этого Сирко вернулся к войску и двинулся в путь от становища. Приблизившись к Сичи, он подуванил все свое войско добычей и добром. Прибывши же в самую Сичь, первым делом со всем своим войском отдал хвалу всесильному Богу, своему помощнику, и молебное благодарствие пресвятой Деве Богородице. Потом, приготовив на все курени довольное число мяса из крымского скота и овец, которых было захвачено до восемнадцати тысяч, устроил со всем войском в Сичи генеральный банкет; два дня гуляли Сирко и все войско и тешились беспрерывными арматными и мушкетными громами. После этого козаки разошлись в речки и ветки, а выведенные из Крыма христианские пленники с новокрещенными в Сичи бусурманами, которых обоего пола было полторы тысячи, отправлены в Малую Россию. Из бусурманского же ясыра одна часть послана в Москву, другая к гетману Самойловичу, а третья, числом четыре тысячи, оставлеча в Сичи. Последним Сирко с атаманами объявил, чтобы каждый из них, если желает быть в Крыму, постарался о скором выкупе; если же невольники не будут стараться о своем выкупе, то все они скоро будут отосланы в Москву в вечную неволю. Услыша эти слова Сирка, все татары вздрогнули и сейчас же начали торговаться с Сирком и атаманами и предлагать за себя выкуп по своему состоянию. Итак все, от мала до велика, пообещав за себя выкуп, написали по-татарски реестр своих имен и обещанного выкупа, выпросили у Сирка трех татар и послали через них тот реестр хану с горячим прошением поскорее собрать выкуп и прислать его в Сичу. Через этих же татар и Сирко со всем товариством написал письмо хану; в этом письме он сообщал о причине вторжения козаков в Крым, происшедшей по вине самих же татар, а не по вине запорожских козаков, и тут же напоминал хану о древней доблести и рыцарстве войска запорожского.

"Ясновельможнейший мосце хане крымский со многими ордами, близкий наш соседе! Не мыслили бы мы, войско низовое запорожское, входить в войну и неприязнь с вашею ханскою милостью и со всем крымским панством, если бы не увидели начала ее с вашей стороны. Ваша ханская милость, послушав дурного совета сумасбродного и безумного цареградского визиря, а по нем и приказания найяснейшего и найвельможнейшего султана своего, начали с нами войну прошлой зимы. Вы приходили к нам, низовому запорожскому войску, с султанскими янычарами и со многими крымскими ордами; подкравшись ночным временем к нашей Сичи и сняв стоявшую за ней нашу стражу, вы отправили в Сичь пятнадцать тысяч янычар, которым приказали (что стыдно было вам делать) не "по кавалерству" выбить и истребить всех нас молодцов, войско запорожское, сонных и нечающих никакой беды, а кучку нашу сичевую до основания раскопать и разорить; сами же вы с ордами стали было около Сичи, чтобы и духа уходивших молодцов не упустить. Но ваше намерение и замысел Христос Бог и премилосерднейший наш Спаситель обратил на благо, а болезнь и бедствия наши в болезнь и бедствия на головы турецких янычар, о чем ваша ханская мосць хорошо знает. Не предвидя от нас никакого злого умысла и скрытного действия (ибо вы хотели действовать тайно в отношении тех людей, которые занимаются рыцарским делом), мы нигде не ожидали вас, не брали предосторожности и не были готовы к тому, чтобы дать вам отпор. Один Господь Бог Спаситель сохранил и защитил нас от вашей напасти и нашего крайнего бедствия. И так как ваш поступок огорчил нас и причинил нам, войску запорожскому, досаду, то мы, по примеру древних предков и братьев наших, решили постараться за обиду и огорчение воздать и отомстить вашей ханской мосце и всему ханству равным за равное, но не тайно, как вы поступили, а явно, по-рыцарски. И Бог сердцеведец за нашу правду помог нам лучше погостить в вашем крымском ханстве, нежели вам в нашей сичевой ей кучке. И если та "гостина" наша в вашем панстве показалась вам "недишкретною", то, быть может, так оно и есть, ибо козаки, как не одной матери дети, так и не одного нрава: одни стреляли направо, другие налево, а третьи прямо, но так добре, что все в цель попадали. Да и "недишкреции" той мы от вас научились, а не сами выдумали, ибо, не принявши нас за гостей и добрых кавалеров в самом Крыму, ваша ханская мосць поспешили было со своими сильными ордами до Сивашу, к той самой переправе, чрез которую мы вошли в ваше панство; стоя здесь и ожидая нашего возвращения, вы хотели нас истребить, не пустить через переправу. Но и тут опять тоже всемогущий Бог не допустил исполниться вашему намерению, а нам за нашу правду явил свою милость и дал возможность восторжествовать над вами. И если мы в этом торжестве чем-нибудь обеспокоили вашу ханскую мосць и вам показалось что-нибудь с нашей стороны "недишкретным", то извини нас на том, ваша ханская мосць; не забывай, однако, что всякая "недишкреция" обыкновенно платиться за такую же "недишкрецию". Разумеется, вашей ханской мосце ничего подобного и не снилось, чтобы наше низовве запорожское войско, в таком малом и ничтожном числе, осмелилось наступать войной на знаменитое и многолюдное крымское панство. Но этого и не могло бы быть (конечно, не вследствие нашей боязни, а вследствие соседственной с Крымом приязни), если бы с вашей стороны не было подано повода и причин для вражды и войны с нами, запорожским низовым войском. Не изволь, ваша ханская мосць, смотреть на сражение, как на пугало, и нас, войско запорожское ни во что ставить, а впредь на нас открытой войной наступать; в противном же случае, если будешь наступать иначе, то и мы взаимно, собравшись уже гораздо лучше и в большей силе, явимся в крымское панство не на сивашскую переправу, а прямо в самый Перекоп, выломав в нем и отворив для себя ворота, на что имеем все средства, и до тех пор из него не выйдем, пока, при всесильной божьей помощи, не увидим конца своего дела. Ибо если и прежние отважные кавалеры и мужественные вожди войска запорожского, наши предки и славные антецессоры, издавна морем и землею воевали Крым и царство турецкое, как-то: Самусь Кошка, атаман и гетман кошевой, воевал на Черном море; после него 1575 года [7] Богданко воевал и разорял Крым с козаками; потом в 1616 году [8] Петро Конашевич-Сагайдачный, раньше своего гетманства, выплывши с запорожцами на челнах в вашу Таврику, взял в ней знаменитый и крепкий город Кафу и счастливо с большою добычею вернулся в Сичу; после него в 1621 году бывший гетман Богдан Хмельницкий, воюя по Черному морю на своих моноксилах, захватил много турецких кораблей и каторг и благополучно в Сичь вернулся; потом в 1624 году братия наши запорожцы, с надежным вождем, воюя на челнах по Евксинскому морю, мужественно косвулись самых стен Константинополя и, достаточно окуривши их мушкетным дымом, навели превеликий страх и смятение на султана и на всех обывателей цареградских и, сжегши некоторые окрестные с Константинополем селения, также счастливо в Сичь возвратились; в годе божьем 1633 Сулима, гетман войска запорожского, пробравшись в моноксилах от Сичи по Днепру в Черное море и оттуда через Киммерийский остров, выплывши в Меотическое озеро (Азовское море), взял прекрасный турецкий город Азык (Азов); но хвалебнее и достаточнее из всего этого то, что те славно именитые козацкие и скифославянские вожди наши задавали страх не только Царюграду, но и всему царству греческому и первейшим из соседственных народов; тут они, переплывши Евксинопонт, на тысячу миль и больше, кроме Константинополя, выстинали и разоряли славные азиатские города Синоп и Трапезонт и другие по тамошнему берегу замки и не только не раз осмаливали крылья могущественному Белограду, но и Варну, Измаил и другие дунайские крепости поразорили и в ничто пообращали, — и если этому ваша ханская мосць не поверишь, то изволь приказать своим писарям поискать в крымских и константинопольских летописных книгах, и без сомнения отыщешь, больше же всего ссылаемся на греческих, римских и польских летописцев, в которых ясно оглашается немерцающая слава козацкая н хвалебные дела воинские войска запорожского. По всему этому нам, наследникам их (тех героев), кто же может запретить идти тем же славным воинским путем наших предков? И так мы, войско запорожское низовое, не желаем воевать и быть в распре с вашей милостью и со всем крымским панством; однако, если снова увидим с вашей стороны повод к войне, то мы взаимно не побоимся напасть на крымское панство. А что до того, что некоторые ватаги ваших и наших охочих молодцов, гуляя но широким и диким степям, будут сходиться и вступать между собою в борьбу, того нам и вам не следует ставить в причину великой войны. Не будем распространяться больше в нашем письме к вашей ханской мосце, сообщим лишь, что ваших крымских невольников, начальных и простых, у нас в Кошу найдете еще четыре тысячи. Эти невольника сами, написав список своих имен и обозначивши за себя выкуп, выпросили у нас, войска, трех татар и посылают чрез них свой список в руки вашей ханской милости. Если ты изволишь, ваша ханская милость, приказать родственникам невольников доставить тот выкуп как можно скорей и прислать его к нам в Кош с особым от вашей ханской дишкреции на нас, войско запорожское, подарком, то мы всех невольников ваших немедленно отпустим в Крым. А если же далее полутора месяца того выкупа не будет, то объявляем, что мы отошлем всех невольников до пресветлейшего его царского величества, доброго и богатого государя и добродетеля нашего, который несомненно вознаградит нас из своей монаршей казны за присылку тех татар. Изложив все это, желаем вашей ханской мосце доброго здоровья и счастливой жизни. Писан в запорожской Сичи 1675 года, сентября 23 дня. Вашей ясновельможной ханской мосце доброжелательные приятели Иван Сирко, атаман кошевый со всем войска низового запорожского товариством".
    Однако, ненависть мусульман к запорожским козакам и всему христианскому населению Украйны после этого события так сильно возгорелась, что турки решились предпринять поход на запорожскую Сичу и разорить ее до основания. Существует предание, что прежде чем отправить войска на запорожскую Сичу, турецкий султан Мухаммад IV послал запорожцам письмо с требованием добровольно покориться ему, как непобедимому рыцарю; на это письмо запорожцы, не стесняясь в выражениях, ответили султану собственным письмом, в котором отрицали всякую доблесть у него и жестоко смеялись над кичливостью "непобедимого рыцаря". У многих любителей южнорусской старины и до сих пор хранятся копии этого, может быть, мнимого, но совершенно согласного с духом запорожских козаков, письма турецкого султана и курьезного ответа на него запорожцев.
    "Султан Махмуд IV запорожским козакам. Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник божий, владелец царств — Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, необыкновенный рыцарь, никем не победимый, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, — повелеваю вам, запорожские козаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять беспокоить. Султан турецкий Махмуд IV".
    "Запорожские козаки турецкому султану. Ти — шайтан турецький [9], проклятого черта брат і товариш, i самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар? Чорт викидає, а твоє військо пожирає. Не будеш ти годен синів християнських під собою мати [10]; твого війська ми не боїмось, землею і водою будем битися з тобою. Вавілонський ти кухар, македонський колесник, єрусалимський броварник [11], олександрійський козолуп. Великого и Малого Єгипта свинар, армянська свиня, татарський сагайдак [12], каменецький кат [13], подолянський злодіюка, самого гаспида [14] внук і всього світу і підсвіту блазень [15], а нашого Бога дурень, свиняча морда, кобиляча с...а, різницька собака, нехрещений лоб, хай би взяв тебе чорт! Отак тобі козаки відказали, плюгавче [16]! Невгоден єси матері вірних християн! Числа не знаєм, бо календаря не маєм, місяпь у нeбі, год у книзі, а день такий у нас, як і у вас, поцілуй за те ось куди нас!... Кошовий отаман Іван Cіркo зо всім коштом запорозьким".

Узнав о действиях Сирка против татар, гетман Самойлович стал показывать ему видимое расположение, для чего прислал в Сичь гостинец - хлебные запасы, ветчину и вино. Впрочем, через 18 лет после этого запорожцы говорили, что дружеское расположение Самойловича к Сирку вызвано было угрозой со стороны Сирка за отнятых гетманом у запорожцев пленников: "Когда бывший гетман Самойлович попробовал сделать над нами такой подкоп, - писали запорожцы Мазепе, - то Сирко написал ему, что на него готовится 100000 сабель, и Самойлович, так струсил, что тотчас прислал к нам и вина, и ветчины, и всякого запасу" [1]. Так или иначе, но Сирко отвечал гетману благодарственным листом за полученный гостинец, причем высказывал полную готовность примириться с гетманом и сообща действовать против наступающих неприятелей на благо отчизны и верности царю: "Такъ какъ мы нЪкогда передъ образом Христа и Богоматери обязались истинное пріятство между собой соблюдать, то я всею душою хочу сдержать свое обЪщание, хотя злохитрый врагъ постоянно, съ обЪихъ сторонъ, даеть поводъ кь разрыву той дружбы и добраго союза межъ нами. Теперь же, когда твоя вельможность прислала мнЪ ласковый листь с выражешемъ дружбы своей ко мнЪ, то я готовъ вспомнить обоюдную клятву нашу передъ святымъ образомъ и призвать на помощь всемогущаго Бога, чтобы онъ продолжилъ згоду между нами на благое дЪло отчизны дорогой". Тут же Сирко не забыл попросить гетмана походатайствовать о нем перед царем, чтобы царь, видя старость кошевого, позволил ему в собственном доме жить и от всяких бед тем избавиться [2].
    Но дружба гетмана с кошевым оказалась дружбой двух котов, посаженных в один мешок. Не прошло и двух недель после обмена письмами гетмана с кошевым, как Самойлович, узнав о сношениях Сирка с Дорошенком, снова начал строчить доносы на кошевого в Москву, подозревая его в коварстве и в неверности царю. Но Сирко и на этот раз не думал об измене ни гетману, ни царю.
    "Гетманъ войска запорожскаго Петръ Дорошенко,— писал Сирко царю, — отъ давнихъ лЪтъ имея подданственное намЪреніе къ пресвЪтлому престолу вашего царскаго величества, не могъ, за многими нЪкоторыхъ завистливыхъ людей препонами, привести его въ совершеніе. Но теперь, желая его совершить, писалъ къ войску низовому, дабы мы для этого добраго дела пріЪхали къ нему. Мы, учинивъ раду войсковую общую, рЪшили къ нему идти [3], и какь скоро подошли къ Чигирину съ войскомъ низовымъ запорожскимъ и частію донского [4], то Дорошенко тотчасъ, въ присутствіи чина духовнаго, со всЪмъ старшимъ и меньшимъ товариствомъ и со всЪмъ своимъ войскомъ и посполитыми людьми, передъ святымъ евангеліемъ присягнулъ на вЪчное подданство вашему царскому величеству; а мы присягнули ему, что онъ будеть принять вашимъ царскимъ величествомъ въ отеческую милость, останется въ цЪлости и ненарушенъ въ здоровьЪ, въ чести, въ пожиткахъ, со всемъ городомъ, со всЪми товарищами и войскомъ, при милости и при клейнотахъ войсковыхъ, безъ всякой за прошлые преступленія мести, отъ всЪхъ непріятелей, татаръ, турокъ и ляховъ, будеть войсками вашего царскаго величества защищенъ, мЪста всЪ запустЪлые на той (западной) сторонЪ Днепра, опять людьми населятся и будуть они вольностями своими, тЪшиться и разживаться, какъ и заднЪпровская (восточная) сторона" [5].
    Летописец Величко, рассказывая об этом свидании Сирка с Дорошенком почти буква в букву с приведенным письмом, прибавляет к нему лишь то, что после присяги Дорошенка, Сирко несколько дней гулял в Чигирине, а при отпуске получил вместе со всем значным товариством большие подарки; кроме того, особо для всего войска — три добрых арматы с конями и со всем прибором [6].
    О том же писали сам Сирко [7], Дорошенко и гоголевский священник Исакий гетману Самойловичу, а переяславский полковник Войца-Сербин киевскому воеводе Алексею Голицыну. Сирко лишь скрыл то, как отнеслось к нему большинство козаков во время пребывания его в Чигирине: полтавский полковник Левенец сообщал по этому поводу гетману, что запорожские козаки, рассердившись на кошевого и войскового товарища Квашу, за какую-то казну, чуть не предали их смерти посреди Чигирина; а гадячский полковник Михайлов сообщал гетману, что Сирко едва не был убит, уже идя назад из Чигирина, во-первых, за то, что он не захватил в свои руки Дорошенка, когда представился такой удобный случай к тому; во-вторых, за то, что он не все взял с собой войсковые клейноты и оставил много пушек за городом; в-третьих, за то, что раньше присяги Дорошенка перед Сирком, не доезжая до города, за пять верст, гетман кланялся Сирку за уряд гетманства и булаву ему свою хотел вручить. Это последнее всего больше раздражило козаков, и когда Сирко отозвался, что сами же они, позволяя покрыть сырно (т. е. стол) знаменами, гетманство ему давали, то козаки ему отвечали, что он с гетманом что-то губительное выдумал для отчизны своей. По всему этому Сирко едва успел "собственнымъ вымысломъ" уйти от озлобленных козаков; один гадячский козак рассказывал, что Сирко, нагнав его, сам лично, о дву-конь, спросил, которого куреня он, и узнав, что это городовой козак, побежал шляхом от него. По догадкам козака, Сирко спросил о курене потому, что запорожцы хотели делить полученную ими водку в Чигорине по куреням, а когда окончился тот дележ, то козаки, перепившись, побили старшину [8].
    Оставив Чигирин и приняв от Дорошенка присягу на подданство русскому царю, кошевой Сирко вслед за тем разослал об этом всем полковникам гетмана Самойловича такие листы: "Объявляю, что гетман Петр Дорошенко от турского султана и крымского хана отступил и под высокодержавную руку царского величества подклонился; так извольте междоусобную брань между народом христианским оставить и иным заказать, которых много, что общему христианскому делу не рады; ибо все мы единого Бога создание, надобно жить, чтобы Богу было годно и людям хвально, дабы Бог обратил ярость злую на бусурман. Всем людям прикажите, чтобы никто не ходил на ту сторону обиды делать".
    Узнав об всем происшедшем в Чигирине, гетман Самойлович прежде всего написал об этом в Москву царю Алексею Михайловичу, потом известил "о хитростях и коварстве Дорошенка и Сирка" всех полковников и весь малороссийский народ; в тот же день (19 декабря) он написал и кошевому Сирку. Последнему он советовал внушить Дорошенку, если он искренно желает перейти к царю, приехать в Батурин со старшиной и там, в присутствии гетмана и бояр, присягу на подданство православному монарху установить. В это же самое время Самойлович писал боярину Артемону Сергеевичу Матвееву письмо, в котором называл Сирка коварным и хитрым человеком и советовал не во всем верить черкесским и калмыцким посланцам, ехавшим из Сичи в Москву с известием о победе козаков в Крыму: "Ныне уразумел я, что Сирко подучил их так, как перед нами и перед всеми нашими в Батурине явно говорили черкессы и калмыки: "нам сказывают, с Москвою трудно ходить, потому что русские тяжко ходят, пусть с нами одни козацкие войска ходят". Да и в деле с Дорошенком ни ему, ни Дорошенку верить нельзя: и турки и татары Дорошенка оставили без помощи совсем, гетмановать ему не над кем теперь, потому что от Днепра до Днестра и духа человеческого нет, кормить войско, вследствие наступления зимы, нечем ему, оттого и придумал он подданство православному царю, чтобы вновь, с весной, идти против нас. А Сирко и по прошлым делам известен нам: в прошлом году, как и теперь, он помешал нам сделать доброе дело и через своих посланцев Белого и Кривоноса говорил Дорошенку такие слова: если будет на тебя Москва наступать, тотчас войско запорожское к тебе в помощь придет, а клейнотов войсковых отнюдь Москве не отдавать".
    Тут же, к случаю, гетман через посланца своего доносил в Москву, что в Чигирин писали Сирку 100 человек запорожских черкас, завезенных Ханенком к польскому королю, вышедших потом со знаменем и литаврами на левую сторону Днепра в поселенных было гетманом по разным городам. Теперь, после сношения их с Сирком, они лишены были своих клейнотов и разосланы в дальние места.
    Царь на письмо Самойловича отвечал грамотой ноября 25 дня на имя гетмана Петра Дорошенка, в которой приказывал ему, если он желает поступить в подданство Москвы, учинить присягу о том в присутствии боярина Ромодановского и гетмана Самойловича; а о клейнотах царь написал Сирку, чтобы он отослал их к гетману в Батурин. О том же извещены были гетман Самойлович и боярин Ромодановский.

Получив требование от гетмана и воеводы о приезде к ним для присяги царю и о привозе турских санджаков [9] с собой, Дорошенко, боясь за безопасность свою, послал к Сирку спросить совета его на этот счет, отдавать ли ему санджаки за Днепр или нет [10].
    В то же время, не чувствуя за собой никакой перед царем вины, гетман Дорошенко отправил в Москву собственного посланца Ивана Сенкевича с подробным изъяснением всего происшедшего между ним и Сирком в Чигирине. Сенкевич, прибыв в Москву, рассказал, что, будучи послан от Дорошенка, он прежде всего явился к гетману Самойловичу, от Самойловича поехал к воеводе Ромодановскому; выехал с 30 запорожскими козаками — Евсевием Шашолом с товарищами, оставленными Сирком в Чигирине; гетман их не принял у себя, а воевода, отпустив Сенкевича, задержал у себя Шашола с 30 товарищами; на отпуске Дорошенко наказал посланцу бить челом великому государю быти в вечном подданстве под самодержавной рукой у его царского пресветлого величества; а о гетмане Самойловиче и воеводе велел сказать, что к ним он для присяги потому не поехал, чтобы не случилось того, что случилось с Брюховецким и Сомком; оттого, имея это опасение, он написал в Запорожье кошевому Ивану Сирку, чтобы он приехал в Чигирин быть свидетелем присяги Дорошенка на подданство его царскому величеству; по тому зову кошевой атаман, взяв с собой около 1500 запорожских козаков, донского станичного атамана Флора Минаева и 200 человек донцов, пришел и стал в пяти верстах, не доходя Чигирина: тогда Дорошенко с людьми духовного и мирского чина и с малыми детьми вышел Сирку навстречу; не доходя полверсты до города, был пропет молебен за многолетнее государское многолетие, после чего Дорошенко со всей старшиной и поспольством в присутствии Сирка, Минаева и всего войска принес присягу пред святым евангелием на верное и вечное подданство его царскому величеству, и все клейноты войсковые поручил Сирку и войску; после той присяги чинили стрельбу из пушек и из мелких ружей почти весь день; приехав в самый город, Сирко и Минаев обедали у Дорошенка; после того прожили они в Чигирине 13 дней; оставив в Чигирине вышеупомянутых запорожцев с Евсевием Шашолом во главе числом 30 человек да донских козаков 3 человека и взяв с собой клейноты — булаву, знамя, 6 пушек полковых, да две бочки пороху, ушли в Запорожье, а об остальных клейнотах сказали ему, чтобы он берег их до весны и до царского указа; да он же Сирко велел ему, Дорошенку, писать себя по-прежнему гетманом, до царского указа [11].
    Само собой разумеется, что поступок Сирка и Дорошенка не мог понравиться царю, и потому царь на донесение Дорошенка и Сирка отвечал кошевому так: "Ты сдЪлалъ это не по нашему указу, не давши знать князю Ромодановскому и гетману Самойловичу: и впредь бы тебЪ и всему войску запорожскому низовому съ Дорошенкомъ не ссылаться и въ дЪла его не вступаться, и тЪмъ съ гетманомъ Иваномъ Самойловичемъ не ссориться. Да намъ извЪстно, что ты взялъ у Дорошенка клейноты войсковые гетмансюе, данные нами прежде гетманамъ, булаву, бунчукъ, знамя и отвез ихъ к себЪ на Запорожье, и теперь эти клейноты у тебя: и ты бъ сейчасъ же отослалъ ихъ къ князю Ромодановскому и гетману, потому что прежде на Запорожье никогда гетманскихъ клейнотовъ не бывало". Вместе с этим ответом Дорошенку и Сирку послана была царская грамота для ведома и гетману Ивану Самойловичу. По той грамоте гетман послал кошевому письмо, в котором упрекал его за то, что он писал листы свои к полковникам Самойловича об отпадении Дорошенка от турского султана и крымского хана, и что он с таким как Дорошенко обманчивым человеком, отдавшим стольких людей туркам и татарам из своих рук, в дружбу вступил; а в заключение советовал Сирку не приставать к развращенному Дорошенкову расколу, не посылать листов к гетманским полковникам и не утверждать Дорошенка на гетманстве [12].
    Тем не менее Сирко и после всего этого не переставал просить царя (через посланца своего Максима Щербака) оказать премногую свою милосердую милость гетману Дорошенку, причем извещал государя, что турские санджаки, дарованные Дорошенку султаном, Сирко посылает в Москву. На лист кошевого царь Алексей Михаилович отвечал грамотой Дорошенку, в которой приказывал гетману ехать к Ромодановскому и Самойловичу и в присутствии их учинить присягу, а о безопасности его со стороны боярина и гетмана царь приказал послать [13] особые грамоты как Самойловичу, так и самому Дорошенку [14]. В грамотах было сказано, что если Дорошенко окажется по истине верным царю, то о прежних делах его будет забыто все; а пожелает он со всеми родственниками приехать в Москву, то получит там премногую милость и жалованье и будет отпущен по желанию в один из малороссийских городов.
    В то время, когда Сирко так усердно хлопотал о том, чтобы склонить Дорошенка на сторону московского царя, в это самое время польский король Ян III Собеский хлопотал о том, чтобы склонить на свою сторону и привести к подданству королевского величества самого Сирка. С этой целью к Сирку послан был декабря 23 дня из местечка Жолквы королевский посол Соколовский [15].
    Между тем об отпадении Дорошенка от турок тот же час узнал султан; узнал он и о том, что виной всему тому кошевой Сирко, и потому решил обоим им отомстить: "УвЪ давъ про то, что Дорошенке турскому султану измЪнилъ, онъ велЪлъ крымскому хану быть готову и идти, какъ снЪгъ сойдетъ и вода вскроется, на Дорошенка и на Сирка. Да турскій же султанъ хочетъ послать нынешнею весною на СЪчю на Сирка, сухимъ и водянымъ путемъ, ратныхъ людей, чтобъ въ СЪчЪ городъ поставить для того, дабы запорожскіе козаки впредь на море не выходили, и имъ, туркамъ, разореніе не чинили" [16].
    Но пока турки готовились к походу против Сирка и Дорошенка, в это время, а именно января 30 дня 1676 года, в Москве скончался царь Алексей Михайлович, и запорожцы должны были присягать новому царю Федору Алексеевичу с его братьями Иоанном и Петром Алексеевичами, за что кошевому и всему войску запорожскому обещано было держать их на жалованьи, призрении и обороне от всех врагов и не нарушать прав на вольности ни в чем. "Великого государя царя и великого князя Федора Алексеевича всея Великие и Малые и Белые России самодержца, его царского величества, подданные войска запорожского низового, аз кошевой атаман Иван Сирко и будучие при нем судья, писарь, асаулы, атаманы куренные и все старшие и меньшие войска запорожского поспольство обещаемся Господу Богу пред святым евангелием по непорочной заповеди Его, якож в сем святом евангелии указася, еже ей-ей, на том служити великому государю царю и великому князю Федору Алексеевичу, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержцу, и его государским наследником и матери его великой государыне царице и великой княгине Наталии Кирилловне и братьям его".
    Присягая на верность новому русскому царю, Сирко принес ему старое дело свое о подданстве Дорошенка Москве. Дорошенко все еще оставался в Чигирине, говоря, что Чигирину, согласно пословице "де булава — там і голова" — невозможно без гетмана быть. Гетман Самойлович, приписывая все бедствия на Украйне не кому иному, как Дорошенку, по вступлении на престол царя Федора Алексеевича, начал писать письма в Москву на своего противника, будто бы он орды крымские и белогородские в реймент его тогобочный вторгает. Узнав о том, Дорошенко, снимая с себя всякую вину за бедствия на Украйне, написал (марта 21 дня 1676 года) Сирку и запорожцам письмо, в котором красноречиво и прочувствованно изобразил бедствия отчизны от нашествия мусульман на Украйну и причиной всех несчастий выставил "Сарданапала" Самойловича, который "гетмановать любит, а из перин деликатных, як щур, вылезти и взяться за оружие до обороны отчизны от волков крымских, не хочет". Сирко, получив письмо от Дорошенка, велел созвать со всех лугов и веток днепровых низовое запорожское войско, учинить раду войсковую и на ней прочитать гетманский лист. Во время чтения листа "мало не все запорожцы плакали, на несчастье упадлой отчизны своей малороссийской тогобочной с болезненными сердцами вздыхали". На скорбный лист Дорошенка запорожцы отвечали своим листом, в котором совершенно соглашались с гетманом, что Самойлович действительно затеял "душевредное" дело и советовали ему защищаться всеми мерами против левобережного гетмана, обещая с своей стороны помощь в его борьбе [17]. После этого дружественные отношения между Сирком и Дорошенком еще более того укрепились. Поддерживая во всем Дорошенка, Сирко в конце месяца февраля послал к нему двенадцать человек козаков и через них писал, чтобы он у великого государя в вечном подданстве был, но в Москву из Чигирина без войсковой рады не ходил, а раде под Переяславом быть и на ту раду ехать как Дорошенку, так и Самойловичу, о чем он, Сирко, великому государю имеет писать [18].
    Так доносил Самойловичу гоголевский священник Исакий, и Самойлович платил сторицею за то Сирку. Прежде всего он отправил в Запорожье к Ивану Сирку Карпа Надточия с увещательным письмом отстать от Дорошенка, клейноты возвратить, смут на Украйне не заводить и о выборе нового гетмана не думать. Карп Надточий, приехав января 12 дня к вечеру в Сичу, на другой день, когда только стало светать и когда запорожское войско, по обычаю своему, собралось на войсковую раду, явился к Сирку, еще не выходившему к войску, в его курень, поклонился кошевому и подал ему гетманский лист. Вместе с Надточием вошли в курень Сирка Луцык и какой-то русский человек по имени Иван Иванович, подавший Сирку грамоту князя Ромодановского с наказом ему явиться к боярину и жить в своем дому в слободской Украйне. Сирко тех листов и грамоты в курене не принял, а взял их по выходе на площадь к козакам. На раде сперва прочтены были грамоты царя, а потом — лист гетмана Ивана Самойловича. Не дослушав и половины того гетманского листа, войско стало кричать, что армат, взятых от Дорошенка, оно не выдаст и что гетману прилично было бы еще несколько новых в Сичу прислать, а не то, чтобы прежние отбирать. После этих слов говорил козакам Надточий: "Нехорошее вы, господа братия, сделали постановление на весну раду созвать и нового гетмана избирать. Ведайте, что на то не будет воли государя, чтобы вам, помимо Ивана Самойловича, кого другого можно было в гетманы выбрать, потому что вы и без того, являясь в города, большое смятение производите". Выслушав ту речь Надточия, два козака мышастовского куреня поддержали его: "То правду говорит Карп, потому что, выбрав гетмана промеж себя, мы, позволяя людям, живущим в городах, всякие пакости, нестерпимые обиды и шарпанины, до пущего разорения и опустошения Украйну приведем". Когда после таких речей рада разошлась, то во всех куренях атаманы и знатное товарищество стали говорить такие речи: "Если гетман вздумает задерживать запасы, ватаги и охочее войско, идущее в Сичь, то мы найдем себе иного царя, который неподалеку от нас, и сделаем всю сторону Украйны, находящуюся под рукою царя, также пустой, как гетман и боярин Дорошенкову сделали". Сам Сирко в своем курене вел в том же духе речь: "Пусть гетман идущих на Запорожье ватаг и охочих войск не задерживает, в противном случае мы знаем, что нам предпринять. А что в грамоте царского величества поведено было мне в дом и к боярину ехать, того я ни в коем случае не исполню, ибо знаю, что меня опять хотят уловить и в соболи запровадить; довольно уж и того, что было, — больше не поеду". И потому, ходя по куреням, он наговаривал войску, чтоб государю отписало, будто все войско не пожелало к боярину его отпустить [19]. В феврале гетман Самойлович писал царю, что готов ему, как и блаженной памяти отцу его, верно служить и неверных бить, но чтоб только не было препоны в том от Дорошенка и Сирка, и чтоб государь своими государскими грамотами, а боярин своими напомииательными листами Сирка и Дорошенка от непостоянства удержали, да чтоб Сирко до боярина, ради совета о крымских промыслах из Запорожья в Курск приезжал, а к Сирку на Запорожье и запасы и охотных людей пропускать заказал, а также своевольные рады в городах созывать и гетманов выбирать воспретил [20]. Тут же Самойлович извещал, что на посланный им через козака Карпа Надточия к Сирку лист, вместо Сирка, отвечали куренные запорожские атаманы, доказывавшие ему, что напрасно он, гетман, их разными способами поносит, так как они с тем Дорошенком часть гордости турку сломили и половину бедной отчизны из рук его вырвали, а сам он, гетман, имея больше, чем нужно, войска, ни Дорошенка в беде не вызволил, ни несчастным лодыженцам и уманцам против татар и турок помощи не оказал. Напрасно он, гетман, также и о клейнотах говорит, будто им не надлежит на Коше быть: как начало козачества у Днепра стало и как здесь первые гетманы живали, то сюда и клейноты государями даваны, а после уж, в новом Запорожье и в новые времена, вследствие неустройства отчизны, те клейноты на необыклые места с места на место переноситься стали, так же как и рады, для которых особое место, Росава, есть, которые теперь в Стародуб забрели. Напрасно также гетман упрекает запорожцев и в самовольном поведении их: доброе дело, никого не спрашивая, нужно делать, да и возможно ли за много верст постоянно спрашивать гетмана обо всем? Также нельзя требовать от запорожцев отчета в делах их, когда они и славу, и продовольствие, и корм — все привыкли самопалами да саблями себе добывать, с опасностью за свою жизнь работать за всех, и не будь их вовсе, то давно бы уже среди отчизны козацкой кочевища татарские завелись. Напрасно, наконец, упрекая запорожцев в неповиновении воле своей, он забывает, что сам не исполняет воли царской: государь пожаловал запорожцев Переволочанским перевозом, а гетман спрятал царскую грамоту на то пожалование у себя [21].

Получив и прочитав письмо, писанное куренными атаманами, гетман Самойлович ответил Сирку оправдательным листом от возводимых на него обвинений и, указав на вредные поступки Дорошенка, снова напоминал кошевому о необходимости быть верным русскому царю и послушным ему, гетману [22]: а вслед за этим отправил в Москву через своих посланцев Леонтия Полуботка и Карпа Надточия целую инструкцию о том, как устранить собрание своевольных рад, затеваемых Дорошенком и Сирком, как успокоить Украйну и прибрать к рукам запорожских козаков. Для этого нужно: во-первых, отправить к Сирку посла [23] и привести кошевого к присяге на верность русскому царю; во-вторых, заказать Сирку, чтобы он только в своем уряде, в низовом Коше пребывал и свой порядок остерегал, а на малороссийские города не дерзал и своих запорожцев не пускал; в-третьих, в случае непослушания Сирка, объявить грамотой ему, что гетман всех своевольных, вышедших в города запорожских козаков, будет хватать и как беглецов казнить [24].
    Инструкция гетмана была принята в одобрена царем: из Москвы послан был царский указ Сирку о том, чтобы он, помня свою клятву, данную в Москве, подущений Дорошенковых не слушал и от своевольных рад своевольных людей всякими мерами, промыслом и радением своим удерживал; запорожцам ходить в города не позволял, а всячески старался над неприятелями промысл чинить и верно царскому величеству служить, за что царь жаловал козакам 500 червонцев, 150 половинок сукон и 50 пудов свинцу, зелья тож; а на случай своевольства и бунтов их в малороссийских городах объявлял, что их будут боярин и гетман по войсковым правам унимать. В один и тот же день с таким же распоряжением о запорожских козаках послан был указ и гетману-обоих сторон Днепра Ивану Самойловичу [25].
    Но Сирко, ведя переговоры с Дорошенком, вовсе не имел, однако, мысли о том, чтобы мириться с мусульманами; напротив того: склоняя всеми силами Дорошенка на сторону московского царя, он с тем вместе не упускал случая, чтобы причинить вред врагам Христа. Так, когда в начале марта 1676 года татары появились в соседстве с польско-русскими областями (Волыни и Подолии) и стали разорять там города, села и деревни, хватать жителей и уводить в плен, то Сирко три раза разбивал татар, каждый раз отнимал у них несчастных пленников и возвращал всем им свободу [26].
    Такие действия ни Сирко, ни Дорошенко не считали, однако, поводом к обоюдной вражде, и сношения между ними по-прежнему продолжались, о чем сторонники Самойловича старались сообщать ему со всей подробностью. Так, марта 15 дня, стависский протопоп Иван Дзеня извещал гетмана, что Сирко прислал в Чигирин к Дорошенку своих посланцев, через которых приглашал его ехать в Запорожье, а войсковых клейнотов гетману Самойловичу не отдавать, потому что Самойлович выбран гетманом на переяславской стороне, где запорожских старшин и старшин других козаков не было и где раде быть вовсе не подобает, а подобает ей быть в урочище Росаве. Тем посланцам Дорошенко сказал, что не может поехать в Сичь единственно потому, чтоб кто другой не завладел городом Чигирином. О сношениях Сирка с Дорошенком доносил гетману и переяславский полковник Войца-Сербин [27]. Сам Дорошенко, чувствуя за собой силу в связи с Сирком, открыто высказывался против гетмана. "Пью на том, что мне не отдавать булавы Ивану Самойловичу, силой у меня Ивану Самойловичу булавы не взять!" — говорил он на обеде в присутствии посланца князя Ромодановского Горяинова. "Не выдайте меня, как донцы Стеньку Разина выдали; пусть донцы выдаютъ, а вы не выдавайте!" — скааал Дорошенко сидевшим тут же за столом посланцам Сирка. "Не выдадим!" — отвечали запорожцы.
    Для того, чтобы укротить Сирка и расположить его к Москве, царь нашел нужным смирить прежде всего Дорошенка. К Дорошенку послан был сперва стольник Деремонтов, а потом против него пошел с семью полками сам гетман Самойлович. Переправившись за Днепр, Самойлович отправил к Дорошенку черниговского полковника Василия Бурковского с поручением передать ему приказание государя сложить с себя начальство и принести присягу русскому царю. На это приказание заднепровский гетман отвечал отказом, ссылаясь на то, что он не может ничего, делать без согласия всего запорожского низового войска. После этого один из полковников Дорошенка, съехавшись тайно с Бурковским, сказал ему, чтобы он отнюдь не верил Дорошенку, потому что он сносится с Крымом и с Запорожьем [28]. Обо всем этом Самойлович донес особой грамотой царю и спрашивал у него совета, как поступить с коварным гетманом. Вопреки ожиданий гетмана, царь, вероятно, не желавший иметь дела ни с Крымом, ни с Запорожьем, приказал действовать в отношении Дорошенка не оружием, а словом: задоров с ним не чинить, а всеми мерами к переходу на царскую сторону склонять. Получив такой ответ, Самойлович впал в сильное беспокойство, особенно в виду слухов о новой затее Дорошенка собрать черную ("черневую") раду для выбора гетмана обеих сторон Днепра [29].
    Кроме Дорошенка, немало беспокоил гетмана и кошевой Сирко: Сирко явно игнорировал Самойловича и выказывал ему открытую вражду. Для того, чтобы смирить Сирка, Самойлович отправил к нему с увещательным листом войскового канцеляриста Василия Романовского; вместе с Романовским ехали в Сичь стряпчий Иван Протасьев, жилец Василий Перхуров [30] и слуга Квитковский. Романовский привез Сирку увещательный лист не отрываться от подданства христианского монарха и не склоняться на сторону турского султана и крымского хана. Сирко, приняв и выслушав лист, стал упрекать гетмана за то, что он запасов в Запорожье никаких не пускает, а запорожская чернь в это самое время кричала и всякие поносные слова про гетмана говорила. На другой день (дело происходило в конце апреля месяца) после этого Сирко, сильно подвыпивший, призвал к себе в курень Василия Романовского, схватил его за грудь, требовал у козаков подать ему саблю и в сильном гневе говорил: "Знаешь ли ты, что я тебе голову могу отсечь? Узнает тогда твой гетман, как я от Стародуба зайду и начну оттуда его бить! Хотя я и присягнул русскому царю, но только дедичного государя польского не оставлю!" Досталось от Сирка и слуге гетмана Квитковскому: этого Сирко за волосы и драл, и бил, и тут же про гетмана поносные слова говорил. Ругая гетмана, Сирко говорил: "Как гетман Иван Самойлович придет к нам на Запорожье и войску поклонится, то будет гетманом, а не придет к нам Самойлович, придет Дорошенко к нам и гетманом Дорошенко будет". Отправляя посланцев гетмана из Сичи, кошевой Сирко вместе с ними послал гетману свой лист (марта 22 дня), в котором, благодаря царя за присланную с Перхуровым войску казну, посылал Самойловичу упрек за его "непотребное" увещание козаков от христианского монарха отрываться (того и надежды на то никогда не будет) и к неверному склоняться, а также за то, что он царских указов не исполняет: царского борошна в Сичь не посылает, ватагам с кормом ходить забороняет, залоги, чтоб на Кош ни одного человека не пустить, по крайним днепровым городам учиняет; оттого "козаки, нисколько не жмуря своих очей перед гетманом, а даже, напротив того, проглядев все очи свои, до сих пор не получили от него и самой ничтожной милости". О клейнотах Сирко в листе писал, что гетман получит их тогда, когда, сойдясь с Дорошенком, ради предстоящей с Крымом войны, "случится" с запорожцами [31].
    Разумеется, гетман обо всем происшедшем в Сичи и в городе Чигирине немедленно донес в Москву. Но в ту же Москву пошла жалоба и от Сирка на гетмана. Сирко жаловался на Самойловича за то, что он удержал у себя грамоту царя Алексея Михайловича на пожалование кошевому местечка Келеберды, а запорожскому войску — Переволочанского перевоза и в Полтавском полку мельниц; за то, что он велел выбить запорожское войсковое с коньми товариство из городов и запретил ватагам ходить с хлебными запасами в Запороги. Царь и на донесение гетмана, и на жалобу Сирка отвечал одной грамотой мая 14 дня на имя Самойловича, отослав вместе с грамотой и самые листы кошевого с приказанием объявить Сирку, что все жалобы его на гетмана и впредь будут отсылаться гетману же. Тут же приказано было объявить Сирку с войском, что грамоты блаженной памяти царя Алексея Михайловича о даче Келеберды и Переволочанского перевоза не приведены в исполнение потому, что просьба, поданная об этом царю, послана без ведома гетмана, да и впредь запорожцы не должны ни о чем просить царя, не предварив о том гетмана. Кошевому приказано было для жительства его с женой вместо Келеберды слободу Мерефу предложить, где он "наперед сего жил", а о Келеберде ему вовсе забыть: "Мы, великій государь, указали, по прежнему нашего царскаго величества указу, каковъ посланъ тебЪ апрЪля 14 числа (1676), по твоему челобитью, кошевому атаману Ивану СЪрку и войску низовому запорожскому въ томъ во всемъ отказать, потому из стари никогда того не бывало, чтобъ войско низовое запорожское для прокормленія въ городахъ чЪмъ владЪли... Только-бъ ватаги тебЪ, гетману, къ нимъ на Кошъ съ хлЪбными запасами отпускать позволилъ, чтобъ задержаніемъ запасовъ ихъ, запорожцевъ, отъ нашіе государскія милости не отлучить" [32].
    Между тем сношения Сирка с Дорошенком не прекращались, о чем усердно доносили гетману его сторонники. Так, в самом конце месяца мая гетман извещен был, что Дорошенко прислал в Сичу на волах 40 полтей ветчины, 4 бочки вина, 1 воз табаку, и все то, вместе с волами, отдал войску [33]. Тут же уведомлен был гетман, что Сирко с Дорошенком имеет постановить мир, для чего хочет собрать раду в городе Крюкове, под Крыловом. В самом конце июня гетману доносили, что запорожское войско требовало Дорошенка к себе в Кош с войсковыми клейнотами, а сам кошевой Сирко словесно под строгим секретом передал через человека Дорошенку, чтобы он, несмотря на просьбу войска, отнюдь в Запорожье не шел, сидел бы спокойно в Чигирине и ни гетману и ни боярину отнюдь, если желает быть живым, не сдавался. В этом, кроме Сирка, поддерживал Дорошенка и нежинский протопоп Симеон Адамович, лишенный многих маетностей черниговским архиепископом Лазарем Барановским с согласия гетмана Ивана Самойловича [34].
    Сам же Сирко, не переставая сноситься с Дорошенком, по-прежнему уверял, что он далек от всякой мысли вступать в переговоры с турками и татарами. Так, июля 14 дня он послал письмо князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому по поводу выкупа из плена его сына Андрея и сына Скуратова Александра, и в этом письме говорилось следующее: "Послали мы о выкупе или о размене за турков 8 человек, которые взяты были нашим товариством и которые хотели за себя дать деньгами 5000 или же вместо денег прислать сына твоей княжей милости или окольничего Петра Скуратова; но та их речь не пришла в совершение: те 8 человек турков за две тысячи в откуп пошли. Листы от твоей княжей милости, писанные в Крым к князю Андрею Григорьевичу и от Скуратова к сыну его Александру, мы добрыми посланцами послали, но на то ответа никакого не имеем, и какой будет на то ответ, известить не замедлим. А что при нынешнем выкупе, по давным войсковым обычаям, как и на Дону бывает, мы вступили в дружбу с городчанами и очаковцами до святого архистратига Михаила, то сделали это для того (а не для иного чего, храни Боже), дабы иметь вольный для войска проход на Низ за солью и за иными промыслами. А о хановом походе твоей княжей милости чиним, что стоит он со всеми силами у Каланчака".
    Однако, ни князь, ни гетман, ни его сторонники не верили такому заявлению Сирка. В том же июле месяце Самойлович получил известие из Жовнина, что крымский хан с сильными ордами стоит на речке Ингуле у Белых колодезей и ждет к себе кошевого Сирка с войском, и коль скоро Сирко придет, то союзники двинутся к Чигирину, а из Чигирина Сирко пойдет левой стороной Днепра, а Дорошенко правой на Украйну. Впрочем, скоро оказалось, что к Чигирину, вместе с татарами, пошла только часть запорожцев, сам же Сирко туда не пошел и оставался в Сичи [35].
    В это же время на Сирка жаловались во Львове поляки посланцу гетмана Самойловича Борису Моршевскому. Они говорили, что Сирко, взяв перемирие с крымцами, большое число орды в Польшу тем пропустил, потому что крымцы, не имея опасения со стороны Сирка, свободно шли из Крыма в большие бедствия причинили Польше. Но тут же гетманский посланец узнал, что Сирко неизвестно для чего, прислал послов 50 человек к польскому королю; королевское величество пожаловал тех послов 20 рублями на человека и отослал их к коронному гетману во Львов; во Львове им дано корму по 6 рублей, после чего они, без писем, без подвод и без подорожного листа, уехали назад. Те посланцы просили Бориса Моршевского и его товарищей взять их с собой, но последние отказались от них [36].

Тревожное состояние умов в Правобережной Украине и недобрые вести из Константинополя в Москву относительно видов турецкого султана на Россию, заставили царя снова взяться за Дорошенка и так или иначе покончить с ним. Против Дорошенка, по царскому указу, двинуты были вторично к Днепру русские, под начальством Ромодановского, и козацкпе войска, под начальством Самойловича. На этот раз дело уладилось и очень мирно и очень скоро: Дорошенко, после небольшого колебания, сдался союзникам, сложил перед ними войсковые клейноты и открыл Чигирин для вступления русских и козацких войск. При расспросе Дорошенка относительно замыслов турок и татар он, между другими статьями, показал, что турки, собираясь идти на Украйну, имели намерение постраить в Запорожье свои города: в Сичи на Чортомлыке, у Хортицы, в узком Днепре, и в Кодаке, на правом берегу Днепра, откуда можно всей Украйной управлять [1].
    Прибрав к рукам гетмана Дорошенка, московский царь поспешил известить о том польского короля, но польский король не мог извлечь для себя никакой выгоды от этого. Стесненный сильно турецко-татарский армией в лагере при Журавне, он принужден был заключить постыдный для Польши мир, октября 1 дня 1678 года, по которому области Киевская, Белоцерковская, Паволочская и некоторые другие оставались за козаками, в подданстве Польши, а Чигиринская область и Запорожье поступали под турецкое покровительство [2].
    Принимая в подданство Дорошенка, Москва тем самым выражала свою претензию и на управлявшуюся им дотоле Чигиринскую область, а стало быть, становилась лицом к лицу и с турками, признанными, после Журавнинского мира, фактическими обладателями Чигирина. Турки все еще были грозными воителями и глазах Европы того времени и потому для России такой факт был слишком знаменательным и серьезным фактом: Россия до тех пор еще ни разу не воевала с турками. И положение ее тем затруднительнее было, что, в силу политических комбинаций того времени, она оставалась совершенно одинокой среди западноевропейских держав, и ни Польша, ни Германия, ни другая какая держава не могла или не хотела подать ей руку помощи в предстоящей борьбе с Турцией. Тем не менее, Дорошенко был принят в подданство Москвы и доставлен гетману Самойловичу.
    Смирением Дорошенка и присягой его на верность царю Москва обязана была всецело кошевому Сирку. Но является вопрос, почему Сирко так усердно хлопотал о том, чтобы преклонить Дорошенка к русскому царю? По некоторым действиям Сирка и планам, которыми он задался к концу своей жизни, но глубоко таил их в своей душе, можно думать, что в этом случае он работал если не единственно, то главным образом с той целью, чтобы, сдав Дорошенка Москве, занять его место на Правобережной Украйне себе, потом низложить с гетманского уряда Самойловича и сделаться обоесторонним гетманом. Запорожское войско не только не могло препятствовать в том Сирку, но, ненавидя от всей души Самойловича, даже могло поощрять его в том.
    Так или иначе, но после сдачи Самойловичу Дорошенка Сирко, по-видимому, совершенно успокоился, и наказный кошевой атаман Василий Крыловский извещал Самойловича, что ноября 11 дня Сирко, выбравшись чинно с товариством из Сичи, сошелся с товариством, бывшим на Низу и, не переставая в природном к воинскому делу над бусурманами своей охоте, а также желая оказать услугу отчизне, всему христианскому миру и царскому величеству, пошел против татар, возвращающихся из Польши в Крым, имея намерение татарским войскам урон учинить и христианских невольников из мучительных рук освободить [3].
    Между тем возник вопрос, куда девать гетмана Дорошенка, т. е. оставлять ли его в Малороссии, или же отправить в Москву? В начале декабря 1676 года гетман Самойлович по этому поводу писал царю, что отсылать Дорошенка в Москву неудобно именно ввиду неприятности, которая может произойти от кошевого Сирка: "Сирко со всей своей старшиной, услыша о том, сейчас же расславит по всей Украйне, меж войсковыми людьми и посполитым народом, разные слухи для возвращения против рассказов, воды на свое колесо, для порухи вашего царского величества и для поношения моего нерадения: он станет упрекать меня в том, что я допускаю в отношении Дорошенка бесправие и имею намерение заслать его в Сибирь". Царь вполне согласился с такими доводами гетмана и потому Дорошенко на время оставлен был в Малороссии и только спустя несколько времени после этого отправлен был в Москву. Но и тут гетман просил царя, чтобы Дорошенко жил в Москве на виду у всех, "дабы посланцы мои и Сирковы, как будут на Москве, его видели и ведали, что он живет при милости царского величества". Царь и в этом не отказал гетману и вслед за отсылкой Дорошенка в Москву кошевой получил от него письмо с приятным известием о том, что бывшему гетману оказана была в Москве "великая честь и премногая царская милость". Зато Сирко верно служил царю: "СЪрко ныне на ЗапорожьЪ, изъ Коша подъ турскіе и крымскіе городки ходилъ и съ татарами перемиріе разорвалъ" [4].
    Января 26 дня 1677 года царь извещал грамотой запорожское войско о том, что польские гетманы решали заключить мир с турками и татарами в то самое время, когда князь Григорий Ромодановский и гетман Иван Самойлович были за Днепром "для отвращения из-под бусурманского ига гетмана Дорошенка". Заключая мир с мусульманами, польские гетманы написали письмо к Ромодановскому и Самойловичу о том, будто бы запорожцы, учинив, по царскому указу, с крымским ханом перемирие, нарочно пропустили татар на польские владения. На этот упрек князь и гетман полякам отвечали, что запорожцы хана с ордами не пропускали; напротив того, по стародавнему войсковому обычаю своему промысл над ним чинили и помощь христианам давали. Уведомляя обо всем этом запорожских козаков, царь вместе с тем уведомлял их о том, что поляки, по миру с бусурманами, уступили туркам Украйну и Запорожье, предупреждал "своею милостивой грамотой остерегаться льстивого приятства бусурманского", служить верно великому государю, чинить промысл над неприятелями и подавать вести о всех его замыслах [5].
    Как бы в ответ на то, кошевой атаман Иван Сирко в конце марта месяца отправил к гетману Самойловичу войскового асаула Ивана Шила с турецким языком, захваченным у Кызыкерменя, и с листом о разных просьбах от Коша. Вместе с Шилом Сирко послал и одного какого-то грека, который, сделавшись бусурманином, несколько десятков лет служил в Крыму толмачом, из Крыма приезжал на Украйну к Дорошенку, потом "призрением божиим" сам добровольно перешел в Сичь и снова обратился в христианство. Гетман отправил к царю запорожский лист, турецкого языка и гречина-толмача для вестей о неприятелях и калмыках, а асаула Шила отпустил на Сичь, просил царя сделать то же и для толмача — отпустить его на Кош [6].
    Настроением Сирка и запорожцев в пользу русского царя и малороссийского гетмана теперь очень дорожили в Москве. Да и было основание дорожить. Это было накануне так называемого первого чигиринского похода татар и турок. Татары и турки, давно грозившие новым походом на Украйну, решили, наконец, весной 1677 года привести свое намерение в исполнение. В Москве рассчитывали, что турки, перейдя границу своих владений, главное внимание свое устремят на старинный и дорогой русским людям город Киев. В Батурине, напротив того, гетман и его советники полагали, что турки, прежде чем дойти до Киева, должны будут взять передовое укрепление Чигирин. Чигирин, на взгляд гетмана, был ключом, открывавшим вход во всю Малороссию, и потому на него-то прежде всего и должно быть обращено внимание защитников Украйны. Но в том и другом случаях как для царя, так и для гетмана весьма важную поддержку могло оказать Запорожье: запорожцы могли бы или действовать в тылу турок, или отвлечь внимание их союзников татар, нападением на Крым. Отсюда естественны старания со стороны московского правительства привлечь к такому делу запорожских козаков и так же естественны старания царя расположить низовое войско в свою пользу и мирить его с гетманом малороссийских козаков.
    Чуя беду, русский дарь начал брать разные меры предосторожности. Прежде всего послана была из Москвы известительная грамота Сирку о замыслах неприятелей и о чинении промысла над ними; в этой же грамоте предписано было кошевому, с полной гарантией за его безопасность, явиться к гетману Самойловичу для общего совета в действиях против неприятелей. Затем приказано было Петру Дорошенку написать о том же письмо кошевому Сирку; ведено было снова допросить Дорошенка о том, какими путями, во сколько времени турки могут придти к Киеву и где, намереваясь завладеть Украйной, они хотели укрепиться городами, на что получен был прежний ответ, что для турок существует три пути — Каменец, Тяган и Запорожье, каждый в пяти или более дней ходьбы и внимание их всегда было обращено на остров Хортицу, урочище Кичкас и город Кодак, от Сичи в 70 верстах. "Если, борони Боже, те места неприятели осядут, то уж ни единого в Запороги козака не пропустят, а на них уже нельзя наступать будет и водой в землю их ходить, на море не пропустят уже козацких челнов. Тогда навечно пропадет Запорожье". Поэтому, во избежание того, чтобы неприятель в Кодацкой крепости пристаница не имел, отдано было приказание войском низовым ту крепость осадить и липы (лодки) туда послать [7].
    Но в то время, когда царь и гетман так напряженно простирали свои взоры к Сирку, в это самое время на него и турки имели виды свои. Султан, лишившийся Дорошенка, искал новое лицо, чтобы назначить его гетманом всей Малороссии и тем "создать внешний признак обладания страной или выставить знамя", к которому стекались бы бесприютные сыны раздвоенной Украйны. Внимание султана, по указанию совета патриарха, было обращено на узника семибашенного замка Юрия Хмельницкого. Юрий Хмельницкий два раза дотоле держал в своих руках гетманскую булаву, два раза лишался ее, потом постригся в монахи, был архимандритом монастыря, находился в плену у поляков, от поляков перешел пленником к татарам, от татар поступил к турецкому султану. Находясь в заключении, Хмельницкий сделал неудачную попытку к побегу и за то готовился принять смертную казнь, но судьба на этот раз судила ему другое: по воле султана к нему неожиданно явились в темницу патриарх Константинополя Парфений и драгоман Порты Маврокордат и объявили ему свободу. С Хмельницкого сняли монашеское платье, надели золотой кафтан, дали с конюшни султана лошадей и объявили гетманом Малороссии [8].
    Весть о появлении Юрия Хмельницкого поразила всех украинцев своей неожиданностью: все считали его давно погибшим, и вдруг оказалось, что он жив и что он пишет послание к кошевому атаману запорожских козаков Ивану Сирку: "Апреля 5 дня Юрий Хмельницкий, гетман, вождь и князь малороссийского войска, кошевому атаману Ивану Сирку: Спасителю нашему все возможно — нищего посадить с князьями, смиренного вознести, сильного низложить. Лихие люди не допустили меня пожить в милой отчизне; убегая от них, претерпел я много бед, попал в неволю. Но Бог подвигнул сердце найяснейшего цесаря турского: он даровал мне свободу, удоволил меня своей милостью и князем малороссийским утвердил... Когда я был на Запорожье, то вы мне обещали оказать любовь и желательство и вождем меня иметь хотели; исполните теперь ваше обещание и отправляйте послов своих в Кызыкермень для переговоров со мной".
    Получив лист Хмельницкого, Сирко отправил его гетману и вместе с ним приложил и собственный лист: в последнем он писал (апреля 22 дня), что прошлой зимой из города Кызыкерменя послан был против запорожцев турецкий подъезд, взявший в лугу [9] двух запорожских козаков и отправивший их в неволю; оба козака, однако, успели вернуться в Сичь — один "бодрым своим промыслом освободился из неволи", а другой, будучи в Бабе и свидевшись там с Хмельниченком, через него сделался свободным; этим последним козаком Хмельниченко и прислал в Сичь свой лист Сирку апреля 5 дня. Объявляя об этом гетману Самойловичу, Сирко тут же объявлял последнему и о том, что он послал свой лист и Юрию Хмельницкому в Тягин с просьбой ходатайствовать перед турским султаном об освобождении козаков, взятых в плен в Лодыжине, из турецкой неволи. 

Прочитав послание Юрия Хмельниченка и лист Ивана Сирка, гетман за присылку Хмельниченкова письма благодарил кошевого, а за отправку к нему собственного листа упрекнул его, говоря, что ему совсем не следовало бы сноситься с Юрием, "дабы не дать тем Хмельниченку к горе возвыситься и паче пред турками додкрепиться". Гетман советовал кошевому на будущее время от сношений с Хмельницким себя воздержать, а посланного к нему запорожца, когда он в Сичь повернется, "для выразумения о намерении неприятельском", к нему, гетману, прислать. Вместе с этим Самойлович не замедлил обо всем происшедшем в Сичи известить царя и к нему же отправить письма Хмельниченка и Сирка [10].
    Полученному от гетмана известию царь придал особенно важное значение и немедленно отправил к нему гонца Алексея Иванова с царской грамотой для передачи ее Сирку. Через этого гонца царь приказывал Самойловичу выбрать какого-нибудь знатного человека из своих старшин, возможно скорее отправить его к Сирку и через него наказать кошевому от перемирия с крымцами отстать, разменов пленниками не делать, по своему древнему воинскому обыкновению, над Крымом и крымскими городками промысел чинить.
    Гетман, выслушав приказание царя, немедленно отправил царскую грамоту Сирку и к ней приложил от себя собственный лист. В последнем гетман писал, что кошевой, забыв страх божий, милость и жалованье государя, под видом обмена пленными помирился с ханом, вместо того, чтобы в такое тревожное время воевать с ним: "ТебЪ бъ кошевому, для сохраненія церквей божіих, для милости великаго государя и для целости малороссійскихъ городовъ, то перемиріе оставить и розмЪну ту отложить, а промыселъ надъ непріятелями чинить" [11].
    Между тем Юрий Хмельницкий вновь прислал Сирку одно за другим три письма, в которых он, изъявляя готовность просить султана о взятых в неволю и находящихся в цареградской башне козаках, с тем вместе приглашал кошевого, когда дойдет дело до войны, со всем своим конным войском, с частью пехоты и с пушками к нему, князю Юрию, Гедеону, Венжику приходить, за что как ему самому, так и всему войску низовому милость у турского султана обещал исходатайствовать, вольности войску даровать и со стороны Крыма от всех препон устранить: "Как от источника всякие струи истекают, так и от вас, войска запорожского низового, всякое основание исходит... И если ваша милость немедленно в Бендеры приедете, то там, даст Господь Бог, посоветовавшись с нами насчет того, как поступить, мы благодатно отпустим вас назад".
    Сирко и эти письма Хмельницкого отправил гетману, а вместе с ними и два собственных послал; в последнем из своих писем он писал гетману так:
    "Известно милости твоей, что мы ни о чем другом не думаем, как о воинском промысле, имея целью оплаканную отчизну охранить от неприятеля креста Господня, которого ведет наследник Хмельницкого. Известно тебе также и то, что Хмельницкий присылал к нам свой лист; по тому листу мы отправили к нему самых надежных козаков Трофима Троцкого, Леонтия Коржа да войскового писаря Петра и сделали то не для чего иного, как для ходатайства через него у турского султана о пленных товарищах наших, а также и для того, чтобы узнать о всех замыслах и намерениях врагов. И те посланные наши сказывали, что первое намерение неприятеля состоит в том, чтобы идти со всеми силами к нам под Сичу, а потом, разделавшись с нами, идти под Чигирин, чего, как говорят посланцы, ожидать надо очень скоро, потому что при отпуске посланцев тот же час неприятели пошли от моста с этой стороны Дуная к Тягину и путь свой имеют держать на урочище Головню, а именно на Андреевский остров (в устье Буга), на речки Ингул, Ингулец, Каменку [12], а все эти урочища близко нас находятся. Будучи там, наши посланные слыхали, что Хмельницкий сделан князем Украйны и княжество его будет приурочено к таким же удельным, как и иные княжества турецкого царства. Да тем же посланным визирь турецкий Ибрагим-паша говорил, что если мы примем Хмельницкого за отчинного господина, то от турецкого войска против нас никакого произыскания и хитрости не будет; в том он обещал и обнадеживал нас, низовое войско, клятвенными словами, говоря, что если он обманет нас, то пусть сабля его на шее будет его. Объявляя обо всем этом, мы просим вашу милость дать нам совет, как ныне нам поступить. Раньше этого много раз мы писали вашей милости просить у его царского величества для нас помощи и необходимых военных припасов, но только не могли ни доступить к вам, ни умолить вас. И теперь, не имея силы, чтобы сопротивляться такому большому неприятельскому наступлению, ноневоле должны будем повиноваться Хмельницкому. Не изволь удивляться в том нам: по нынешним временам мы иначе не можем сохранить себя в целости; не смотри, ваша милость, легко и об отчизне нашей и об нас имей радение и совет".
    Гетман снова все письма Хмельницкого и все ответы на них Сирка немедленно отослал в Москву [13]. "До сего времени, — писал Самойлович, июня 2 дня царю, — никогда ничего добраго отъ кошевого не исходило, такъ и нынЪ дЪется". От самого Сирка гетман Самойлович потребовал, чтобы он немедленно разорвал с крымским ханом перемирие и прекратил бы с ним всякие сношения. Но Сирко на то гетману отвечал, что он помирился с ханом только до Петрова дня, чтобы, по установившемуся между запорожцами и татарами обычаю, сделать обмен пленными. Извещая о том царя, Самойлович доносил, что Сирко замирился с ханом "чаять навсегда". Отказав Самойловичу в требовании прекратить сношения с ханом, Сирко отказал ему и на приглашение с его стороны приехать в Батурин для совещания по поводу защиты Украйны от мусульман; он ответил Самойловнчу тем, что в Батурин не поедет из опасения быть захваченным и отосланным "на вечное житье" в Сибирь. Высказав свое нерасположение к гетману, Сирко с тем вместе высказался и против самой Москвы. "Великимъ удивленіем дивлюсь тому, что не получаю даровъ, какіе присылалъ намъ великій государь царь Алексей Михайловичъ. Для чего то дЪло дЪлается, вЪдаешь, ваша милость, пане гетмане! Я здЪсь на славномъ ЗапорожьЪ много времени не стадо пасу, но по воле божіей и по любви всего войска, есть надъ войскомъ начальный сего мЪста вожъ; не домашнія дела делаю, но служа великому государю, для цЪлости отчизны воински тружусь" [14].
    Беспрерывные сношения Сирка с Юрием Хмельницким и постоянные доносы на кошевого со стороны гетмана заставили царя Федора Алексеевича исследовать дело Сирка на месте, в самой Сичи. Поручение по этому делу возложено было на Василия Перхурова, отправленного в Сичь с царским жалованьем и с тайным наказом разведки о сношениях Сирка с Хмельницким. Посол направился сперва в Батурин, из Батурина, взяв охранных козаков, двинулся в Запорожье. Прибыв в "город", посол не застал в нем Сирка, потому что он был в это время на пасеке в 5 верстах от Сичи. На другой день, когда Сирко явился в Сичь, посол отправил к нему сопровождавших его козаков с просьбой, чтобы кошевой и все поспольство велели принять посла с царской грамотой в с жалованьем "без мотчания". Кошевой Сирко и все бывшее при нем поспольство приказали послу идти к ним в Сичу на Кош с грамотой и с жалованьем. Когда посол пришел в Сичу, то козаки приветствовали его ради приезда пальбой из пушек, мушкетов и мелкого ружья. Через четыре дня после этого (июня 24 дня) кошевой и все поспольство собрали в Сичи раду и на раде кошевой царскую грамоту принял, печать на ней целовал и на голову клал, после чего ту грамоту стали читать козакам вслух. Выслушав царское слово, Сирко бил государю за его милость челом, но козаки стали на раде громко кричать, что им прислано так мало сукон, что и поделиться нечем; только и достанется им, что по одной рукавке на козака; служили они отцу государеву, служат и теперь верно царю и над бусурманами промысл постоянно великий чинят, а жалуют их скупо; да и самое жалованье они находят слишком ничтожным, хотя все же впредь обещаются верно государю служить. Кричали козаки на раде также о том, что гетман отнял у них Переволочанский перевоз и запретил к ним в войско запасы присылать. Кошевой сам от себя говорил, что войско его не слушает, потому что у него ни знамени, ни булавы нет, а если бы была ему государская власть и присланы были булава и знамя, то и козаки послушны были бы ему.
    Высказывая последнее желание, Сирко, по-видимому, высказывал давно затаенное желание быть гетманом заднепровской Украйны вместо Дорошенка. С видами Сирка согласны были и сами запорожцы, ненавидевшие Самойловича и желавшие гетманства своему кошевому.
    Находясь в Сичи, посол узнал, что козаки посылали к Хмельницкому лист с просьбой о товарищах своих, взятых под Уманем и Лодыжиным в плен. От самого Сирка посол узнал, что Юраско Хмельницкий ожидает к себе крымского хана и турских послов, чтобы с ними идти на Запорожье, Киев и Чигирин, и что если то турское войско на Кош придет, то Сирко город весь сожжет, а сам с козаками по островам на воду пойдет, в самой же Сичи им не придется сидеть, потому что запаса у них там никакого нет. А с крымским ханом и кызыкерменским беем запорожцы перемирие учинили для того, чтобы полонянников возвратить, срок же тому перемирию до Петрова или до Ильина дня; теперь к ним турские люди съезжаются и невольную торговлю ведут. До приезда посла отправлены из Запорожья в турский город три человека аманатчиков, для размена и выкупа полоняников, а из турского города прислан в Сичь аманатчик, турчанин, один человек. К крымскому хану послали запорожцы послов без ведома Сирка, когда он на пасеке был.
    Собрав все эти сведения, посол июня 25 дня отбыл из Сичи в Москву [15].
    Вскоре после этого гетман снова сообщил царю, что он много раз писал Сирку, чтобы он не мирился с татарами, а главное, не передавался бы Хмельниченку, однако Сирко делает по-своему и к Хмельниченку постоянно посылает своих козаков [16].
    Вслед за отъездом Перхурова июля 5 дня прибыл в Батурин стольник Александр Карандеев с жалованьем гетману и всей старшине и с расспросными статьями о делах в Малороссии и в Запорожье. Излагая дела государя по наказу гетману, посол сказал, что, по челобитью гетмана, великий государь велел послать грамоту к Ивану Сирку и в ней приказывал прежде всего известить кошевого о том, что царское величество всю Украйну будет всеми своими силами от турского султана боронить, затем о Дорошенке велел всем сообщить, что он у подлинных дел его царского величества на Москве живет. А сказано Сирку о Дорошенке для того, чтобы Сирко, зная о его отъезде в Москву, не думал, что его взяли в неволю, и чтобы кошевой, отчаявшись, не бросился к хану, да чтоб он, Сирко, с гетманом любовно и советно жил и приехал бы к нему, гетману, в Батурин на некоторое время на совет, какими средствами неприятелю отпор дать, а гетман, посоветовавшись с Сирком, снова отпустил бы его на Кош. И ныне стало известно великому государю, что он, Сирко, по воле государя, приезжал к гетману для свидания и разговора, как наступающему неприятелю отпор дать. И хотя он, Сирко, любезность гетмана особенно выхвалял, но для самого дела из того свидания ничего хорошего не вышло, потому что посланцы, приехав к гетману, сказывали, как он, Сирко, великого государя грамоту и лист его гетманский приняв, говорил перед всем войском вслух, что государь и гетман только манят его своими письмами, надеяться же на них нельзя, а надо о своей целости промышлять самим, — знают запорожцы гетманскую оборону: далась она им знать давно. После этого посол стал с гетманом говорить о том, как бы Сирка, ради наступающих неприятельских замыслов, от перемирия с крымским ханом отвратить, чтобы тем перемирием неприятеля креста святого не порадовать и православному христианству плена и разорения не причинить. На то гетман послу отвечал, что, когда выступит с полками боярин и князь Григорий Григорьевич Ромодановский, тогда, сойдясь и посоветовавшись с ним, он пошлет знатных и опытных людей, которые могли бы то злое намерение Сирка разорвать. Поговорив о Сирке, посол коснулся крепости Кодака; он требовал, для недопущения турок овладеть городом, осадить его своими людьми, раньше прихода врагов. Но на то гетман царю отвечал, что тем городом Кодаком ведает и для оберегания его посылает туда людей кошевой Сирко, и ему, гетману, от себя посылать людей в город Кодак, когда запорожцы не просят его о том, нельзя, чтобы через то злобы им не учинить. А как гетман сойдется с князем, то они оба напишут Сирку, как бы тот город Кодак от неприятелей укрепить [17].
    Из всего разговора с гетманом царский посол вынес то, что хотя Сирко и запорожцы и сносились с Юрием Хмельницким, то делали это с видимой целью освободить через него своих пленных из турецкой неволи товарищей. Сам гетман Самойлович под конец объявил гонцу, что Сирко уже дал свое согласие действовать совместно с великороссийскими и украинскими войсками против турок; что запорожцы, когда получили в Сичи пригласительный универсал Хмельницкого, отвечали ему тем, что турки просто хотят сделать с ними то же, что сделали с Уманем, — козаков выманить в поле, а Кош разорить и остальных в плен побрать. Кроме того, еще до приезда царского гонца Карандеева Сирко спокойно принял известие о прибытии в Кодак гетманского гарнизона и даже сам предложил гетману усилить его гарнизон запорожским войском и обеспечить продовольственными запасами. Такое же предложение сделано было гетману, помимо кошевого, и самим козацким товариством [18].
    Тем не менее, отпустив царского гонца, гетман Самойлович по-прежнему зорко следил за всяким движением Сирка и скоро убедился, что Сирко снова вошел в сношения и с крымским ханом, и с Юрием Хмельницким.
    С начала июля гетману доносили, что Сирко с крымским ханом и турскими городками подлинно в миру; что кошевой посылал от себя в Крым двух человек аманатов, но хан тех аманатов не принял, потому что он будет с ним и с войском низовым и без аманатов в миру, а если Сирко с ханом не захочет быть в миру, то сам увидит, что будет от хана ему. С Юраском Хмельницким Сирко также в миру. Хмельницкий писал кошевому, что если Сирко с запорожцами не придет к нему, то все силы бусурманские подлинно обратятся на Сичь, оттого Сирко и помирился с крымцамн и думает "идти к Юраске в случение". Такое же мирное к туркам настроение показывали и сами козаки: так, у башни над лиманом ("разливом") Днепра сидели с турками, живущими там, четыре козака и, по-приятельски беседуя с ними, уверяли их в полной безопасности от войска запорожских козаков. Впрочем, в то же время гетману передали и о том, как Сирко отправил к Хмельницкому с поклоном своих послов и как Хмельницкий не особенно любезно принял их, за то Ибрагим-паша выдал посланцам Сирка по восьми ефимков да по кафтану платья и приказал передать Сирку, чтобы сам кошевой, оставаясь пока в Сичи, выслал бы навстречу визирю к Бугу реке 300 лучших козаков с поклоном от себя. "И Сирко перемиріе съ ханомъ учинилъ и далъ въ аманаты двадцать двухъ человЪкъ; только запорожцы на то не глядели, забрали подъ Тягиномъ у пашей со ста и тридцать лошадей" [19]. "Іюля 13 дня пріЪхалъ въ Батуринъ запорожскій козакъ Миско. Тотъ козакъ повернулся изъ Запорогъ и Ъхалъ близко Тягина и своими очами видЪлъ, что на этой сторонЪ Днестра стояли многія турецкія силы. А когда пріЪхалъ въ Сичу, то видЪлъ у Сирка турецкихъ и крымскихъ людей и слыхалъ, что Сирко действительно помирился съ ханомъ; но пойдетъ ли войной или нЪтъ, того не знаетъ" [20].
    Собрав подлинные сведения о сношениях Сирка с крымским ханом Селим-Гераем и с гетманом Юрием Хмельницким, гетман Самойлович написал кошевому письмо, в котором, выставляя на вид святотатственный поступок Юрия Хмельницкого, бывшего некогда архимандритом и служителем православной церкви, а теперь союзником турок, врагов Христовой веры, с этим вместе укорил Сирка и запорожцев за то, что они, услыша о Хмельниченке, точно вода за ветром, тот же час пересылаться с ним стали; православного царя, вместе с турками, воевать собирались, а самому гетману и украинским козакам совет подавали — ожидая, какой конец всему будет, о государских людях не радеть и не покоряться им. Взамен всего этого, гетман советовал запорожцам, чтобы они, взявшись вместе с другими за руки, сколько можно, при помощи божией, наступление врагов отражали. Самому Сирку он напоминал о клятве, принесенной им, после возвращения из Сибири, на верность русскому царю. "От престола царскаго величества не отступать и никакой разности въ запорожскомъ войскЪ не чинить". В заключение письма гетман указывал Сирку и на то, что турки на Чигирин и на Киев, а никак не на Сичу~ имеют свое внимание обратить" [21].
    Неизвестно, это ли самое письмо или подлинное известие, полученное в Сичи об изменении маршрута неприятелями вместо Запорожья на Украйну под Чигирин, подействовало на Сирка, но только в своем союзе визирю Ибрагим-Шайтану и гетману Юрию Хмельницкому кошевой отказал: "Ибрагим-Шайтан-паша писал на Запорожье к кошевому атаману к Ивану Сирку, чтоб он прислал к Юраску Хмельницкому запорожских козаков хотя с 500 человек, но в том ему кошевой атаман и все товариство отказали и войска своего с Запорожья к нему ничего не прислали". Напротив того, кошевой написал гетману письмо, в котором обещал придти к нему и к боярину на помощь под Чигирин, на что боярин и гетман отвечали Сирку, чтобы он, как можно скорее, не мешкав, самыми ближними местами шел к Чигирину" [22].

Это было августа 12 дня 1667 года, а через пятнадцать дней после этого августа 27 дня, в день преподобного Пимена, турки и их союзники татары, волохи, мултяне, переправившиеся через Днестр под Тяшном и вторгнувшиеся на Украйну, были побиты под Чигирином и бежали в западные пределы вольностей запорожсшких козаков за реку Большой Ингул; и тут, не доходя Буга, разделившись на два отряда, крымский хан пошел на Кызыкермень, дойдя до которого "стал перелазить под городом реку вплавь, друг дружку выпережая"; а Ибрагим-паша ударился бегом к Бугу и Днестру на прежний свой путь, оставив за Великим Ингулом на речке Каменке во ста верстах от Чигирина большой обоз свой из 200 возов, 600 волов, нескольких буйволов, около 3000 талеров и больше 500 людей, побитых и взятых гетманом в плен: "А какъ были отъ того погрому они съ 20 верстъ, то въ то время, какъ ихъ добывали, они многое число денег в обозъ в землю закопали и на то мЪсто уже назадъ не ворочались [23]".
    Ни в деле под Чигирином, ни во время бегства неприятелей в запорожскую степь Сирко и запорожцы участия не принимали и врагов не преследовали. Так говорят об этом современные акты. Только малороссийский летописец Самуил Величко показывает, будто бы в первом чигиринском походе запорожцы принимали участие в бужинском деле: "Въ тотъ часъ, когда Ибрагимъ-паша, оставивъ Чигиринъ, прибылъ въ Бужину, тогда нЪсколько тысячъ московскаго войска, особливо же изъ Низу запорожцевъ отъ Сирка кошевого отправленныхъ, приплыли лодками въ помощь козакам (гетмана Самойловича) до шанцевъ, отнятыхъ у турокъ" [24]. Но сам Величко, приступая к описанию первой осады турками Чигирина, говорит, что для этого он не имел под руками ведомости реестровых козацких записок, а черпал свои сведения из панигиричных рифм Александра Бучинского. Ни в современных событию актах, ни в "Истории России" Соловьева мы также не находим указания о том, чтобы Сирко и запорожцы принимали участие в первом чигиринском походе [25]. Носились слухи, будто Ибрагим-паша хотел сперва ударить на Запорожье и оттуда уже идти на Чигирин и будто бы Сирко отвратил грозу только тем, что пообещал великому визирю поддаться Хмельницкому. После бегства турок из-под Чигирина Сирко лишь подробно сообщил гетману Самойловичу в особом письме о разделении крымского хана от турецкого визиря за Ингулом-рекой и о бегстве его к низовью Днепра, усердно поздравлял его с счастливой победой над врагом и вместе со своим письмом отправил в Чигирин письма нескольких невольников христиан, присланных из Крыма в Сичь, с просьбой обмена взятых под Чигирином мусульман на невольников, томившихся в Крыму у татар [26]. Приехавшему октября б дня в город Батурин стольнику Василию Михайловичу Тяпкину с милостивым от царя Федора Алексеевича словом и с запросом, как поступить со взятым городом Чигирином, гетман о поведении Сирка в прошедшую войну говорил, что когда хан бежал из-под Чигирина и очутился ниже Сичи возле Днепра, то Сирко и запорожцы с ним на три года перемирие учинили, оттого Сирковы козаки многих татар через Днепр на своих байдаках перевозили; с тем вместе гетман узнал, что в это же время хан обещался Сирку прислать в Сичу и в город Кодак хлебных запасов и всякого борошна много, а также самопалов, зелья и свинцу козакам. И после того, действительно, с тем же обещанием вновь к Сирку своих послов хан присылал. А султан турецкий 30000 червонцев, для склонения в подданство свое Сирка и его козаков в город Кызыкермень с моравским беем отправил. Тот моравский бей многим языкам в школах учился и с кошевым Сирком в поле съезжался: поставив свои полки каждый на особых местах, сойдя с коней и отошед далеко от них, кошевой Сирко и моравский бей брали друг друга за руки и так ходили долго между кустов; в это время Сирко принял подарки об бея и присягнул на подданство турецкому султану. Впрочем, при кошевом Сирке осталось теперь малое число козаков — все перешли на зимовье к гетману за Днепр и все они Сирка и ругают, и проклинают, хотя думают, что подданство его туркам и помощь бусурманам непрочна и недолга будет, потому что лучшие из запорожских козаков, старшина и товариство, от него отступают, а держатся его лишь гультяйство да худые козачишки. Однакож и этих плутов нельзя считать за ничто, и Чигирин от них зимой в крепкой осторожности надо держать, потому что как станет река Тясьмин, чтобы они тогда в нижнем городе вследствие худых стен, какой хитрости не выкинули; особенно опасно это потому, что у них, запорожцев, в Чигирине немало родных и тайных друзей имеется [27].
    Одновременно с этим показанием о действиях Сирка гетман послал в Кош письмо с выговором кошевому и козакам за то, что они сдружились с бусурманами и помогали им на переправах во время бегства их из-под Чигирина: "Въ то время, когда вся наша отчизна особенно требовала отъ враговъ обороны и когда мы, о цЪлости ея промышляя, чуть ли не со слезами къ вамъ много разъ писали, чтобы вы помощь намъ во время непріятельскаго наступленія подали, въ это самое время вы, учинивъ противную межъ собой раду, безъ царскаго и нашего ведома, съ ханомъ и со всЪм Крымомъ примирились. А потомъ, забывъ свою клятву и свое обЪщаніе великому государю и божію помазаннику, свое товариство Троцкаго и Пиковца съ листомъ, который и теперь у насъ имеется, къ Хмельницкому посылали. А теперь послЪ всего этого, приславъ мнЪ листъ о запасахъ пишете, на что отвЪчаемъ вамъ, что запасовъ тЪхъ безъ указа его царскаго пресвЪтлаго величества посылать къ вамъ не можемъ" [28].
    Вслед за грамотой гетмана, посланной Сирку и всем запорожцам, пришла грамота царя гетману о Сирке и всех запорожцах. Царь, перечисляя все недобрые поступки Сирка, однако, прощал ему все это, потому что за все соделанное им воздается ему в день праведного суда Божия и, не соглашаясь с представлением гетмана о задержке козакам хлебного и денежного жалованья, приказывал ему отпустить по-прежнему запасы на Запорожье и с тем вместе извещал его об отправке в Кош посла Шестакова к Сирку и запорожцам, для расспросов о поступке их во время неприятельского наступления [29].
    Выехав из Москвы декабря 1 дня, подьячий Емельян Шестаков прибыл сперва в Батурин и, взяв здесь в провожатые Артема Золотаря с товарищами, отправился в Сичь, куда прибыл декабря 11 дня и остановился в Батуринском курене у гречина Павла. В тот же день он объявился в Сичи, прося кошевого принять его у себя. Кошевой, узнав о прибытии посла, сам отправился к нему в курень и, поблагодарив царя за грамоту, объявил, что примет ее на раде, после чего оставил посла в курене, а сам пошел в свой курень. В тот же день пришел из Крыма в Сичь и ханский асаул Тегай или Тягия для окупа пленных. Войсковой асаул Иван Шило распорядился было крымского посла поставить в одном курене с царским послом, но русские ханского посла в курень ставить с собой не позволили. На другой день Сирко прислал к послу войскового асаула Ивана Шила с просьбой идти с грамотой на раду к кошевому и всему войску запорожскому. Придя в раду, посол вручил грамоту кошевому, а кошевой, судья и все козачество, принимая ту грамоту, приказали положить знамя свое на земле на шапках; поцеловав печать на грамоте, Сирко передал ее судье Кудлаю, а Кудлай приказал читать ее войску. Прослушав грамоту до конца, войско било челом и кланялось государю за его милостивое к нему слово; а откланявшись государю, стало просить посла говорить о делах, ради которых он прибыл на Сичь. Посол отказался сперва тем, что он устал от пути и потому может только через день говорить свою речь. Но кошевой и судья пригласили посла говорить свою речь в этот же день, потому что собрать козаков для другой рады трудно будет, так как многие козаки разойдутся из города по рекам для рыбных промыслов. Тогда посол начал свою речь так: "Ведомо вам, что великий государь, жалуя вас атамана и все войско низовое своим жалованьем, приказал вам во время неприятельского наступления на Чигирин идти со своими ратями против неприятеля, а вы не только не пошли под Чигирин, а даже над крымским ханом, когда он бежал к Днепру, промысла не чинили. Почему этого вы не сделали?" Кошевой атаман, судья и асаул, выслушав ту речь, отвечали: "Под Чигирин мы не ходили потому, что войска было на Коше мало, да и потому еще не ходили, что турки и татары прежде Чигирина на Сичу приходить думали, а взяв Сичу, осадить и своими людьми укрепить город мыслили. Чтоб упредить этот злой замысел, мы с ханом помирились, имея вместе с тем намерение продать им татарских полонянников, потому что войско наше, не имея ни добычи, ни запасов, было голодно. Да и потому помирились мы с ханом, чтобы нашим промышленникам вольно было идти на море и на реки для рыбных промыслов, а также и потому, что много раз мы к гетману Ивану Самойловичу писали, чтоб царское величество прислал к нам своих ратных людей на оборону, как присылал царь Алексей Михайлович, а чтоб гетман сам пустил из городов козаков к нам, или полк какой и запасу прислал; но гетман козаков не пустил и запаса не прислал к нам, отчего наши козаки должны были только одной рыбой кормиться; а когда мы с ханом заключили перемирие, тогда за татар брали большой окуп и за солью к морю свободно ходили; а если бы с ханом не помирились мы, то все с голоду померли бы. А турских и крымских людей, бежавших из-под Чигирина, не громили мы потому, что войска в Сичи мало было: все, надеясь на мир с ханом, разошлись по промыслам и теперь войска в Сичи мало: все по промыслам. Бьем челом великому государю, чтобы он пожаловал нас, велел бы прислать к нам ратных людей, а гетману приказал бы прислать Полтавский полк, и мы, по весне, как скоро войска и запасы к нам будут присланы, перемирие с ханом нарушим и пойдем в Крым войной". После этого подали кошевому гетманский лист и кошевой велел вычесть его, а сказали на него козаки то же, что и на царский лист. В тот же день вечером приходил к царскому послу крымский посол и, пив вино, грозился царскому послу, что-де будет он, москаль, у него в руках; а гетманского посла назвал братом своим, считая его запорожцем. А как тот посол в Сичу приехал, в тот же день дал известие в город свой и о царском после. На третий день после этого кошевой Сирко, призвав к себе в курень гетманского посла, наедине ему говорил, клялся и целовал крест, вынув его из-за пазухи, что царскому величеству он никогда не изменил, а с Хмельницким мирился для того, чтобы схватить его и отправить в Москву, и просил посла гетману о том передать, чтобы он за изменника его не считал. Декабря 14 числа все собрались в церкви против Сиркова куреня; тут Сирко вручил послу лист для передачи царю и отпустил от себя. Декабря 17 дня Сирко, придя в курень к послу, объявил ему, чтобы он ехал назад лугом подле Днепра на крепость Кодак, а на следующий день советовал ехать на Переволочну, т. е. тем же путем, каким ехал в Сичу посол, полем, для того, чтобы крымский асаул Тегай, бывший в Сичи, не дал знать о нем в Аслам или Кызыкермень городок и татары не переняли бы его. Посол поехал степью на Переволочну, как советовал ему Сирко; с ним послано было пять человек, Роман Малюк и Семен Хорошко с товарищами с листом к гетману [30]. Будучи в Сичи, посол узнал, что отправленные из Сичи от кошевого к Хмельниченку Брекало и товарищи возвращены от Перекопа беем назад; им бей говорил, что если они хотят ехать к Хмельницкому, то их отвезут туда, куда и его отвезли. Но они, повернув от Перекопа, в Сичу пришли вместе с ханским асаулом. А гетманский посол расположил к себе козака Васильева и просил его доносить обо всех замыслах запорожцев, если Артемий Золотарь (имя гетманского посланца) пришлет к нему о здоровье его узнать. После Шестакова боярин и гетман для того, чтобы вернее отвратить Сирка от неприятеля, отправили к нему зятя, наказав последнему убеждать Сирка оставить свое злое дело и служить царю по своему обещанию [31].
    Получив и прочитав лист Сирка, гетман не поверил искренности и раскаянию кошевого, о чем тот же час поделился своими мыслями и с царем посредством письма. [32] 

Настал 1678 год. России вновь грозила беда от нашествия турок на Украйну. Турки и татары снова собрались идти под Чигирин. Ходили слухи, что турецкий султан приказал идти на войну всем своим подданным от 12-ти лет; что в одной Волошской и Мутьянской земле он велел заготовить 60000 тесниц и 60000 кирок, лопат и топоров. На этот раз предводителем турецких войск был объявлен визирь Кара-Мустафа, человек испытанный в ратном деле. Царь и гетман вновь стали готовиться к отпору и потом вновь должны были ведаться с Иваном Сирком. А между тем о Сирке снова стали приходить недобрые вести. Гетману доносили, что кошевой поддался турецкому султану и в большой дружбе с крымским ханом, что он сносится с ними через обводных, с той и другой стороны, послов, что он пересылает все царские грамоты и гетманские листы к султану и обнадеживает его отстать от подданства русскому царю, так как ему без того сильно далась Сибирь, попасть куда он вовсе теперь не желает. Говорили и о том, что Сирко сносится с Хмельниченком через своего посланца Яненка, а Хмельницкий сносится с Сирком через Коваленка, подкупая запорожцев деньгами и, по султанскому указу, всякими запасами обнадеживая их, "только б слов своих не дерзали переменяти, на Крым и иные города наступати", за что запорожцы и кошевой Сирко с своей стороны отправили послом войскового асаула Шила, "чтоб салтан письмом своим их подкрепил и в походе своем на Москву заднепровских городов не занимал и черными Муравскими шляхами шел". Указывали также на то, куда Сирко для приклонения под бусурмана выходить имел, а именно на реку Ингул [1]. Наконец, сообщали о Сирке и то, что, отправив к Хмельниченку своих послов Ивана Яненченка и Семена Гречку, Сирко заключил с ним тайный договор на том, чтоб веру православную не гнать, чтоб податей и ясырю не давать, чтоб вольностей и прав запорожских не нарушать, чтоб старшин войска турецкого и татар в малороссийские города не допускать, и за все это, буде салтан на сии статьи согласится, он, Серик, его, Юраску, за князя примет и всю Украйну по обе стороны Днепра под турецкую державу приведет. Впрочем, более дальновидные люди, те, которые лучше понимали Сирка, доносили гетману, что Сирко этим всем "просто манитъ враговъ, чтобы враги на него самого прежде времени не наступали, Запорожьемъ и СЪчью не овладЪли и разоренія не учинили; что онъ только времени выжидаетъ, чтобы надъ Крымомъ и надъ крымскими людьми промыслъ чинить; оттого жъ и гетману о всякихъ тамощнихъ (крымских) вЪдомостяхъ въ то же время пишетъ" [2]. И точно, января 26 дня Сирко доносил гетману о движении татар на Чигирин; взамен чего гетман извещал его о приказании царя всем силам идти под Чигирин, а малым войскам, по совету Сирка, стать у Муравских шляхов, в Белгороде и на Осколе реке [3]. В то же время Сирко писал письмо и царю, прося его через своих козаков об отпуске из Москвы на Сичь Махмета, мурзы белогородской орды, на освобождение из Крыма кровных своих [4].
    Не доверяя ни в чем кошевому, гетман особенно был возмущен, когда ему прислано было письмо Хмельницкого к Сирку.
    Февраля 7 дня Хмельницкий писал Сирку, что, по его просьбе, он готов стараться у султана об освобождении из неволи пленных, козаков, за то просил кошевого прислать к нему или товарища своего или 100 человек нарочных послов; если же он послов не пришлет, то тем его, Хмельницкого, в большой стыд перед султанским величеством приведет, который постоянно о них спрашивает, да и своих товарищей, находящихся в неволе, погубит всех. Получив это письмо, Сирко отослал его, вместе с собственным письмом, Самойловичу. В собственном письме Сирко в свое оправдание писал, что просил Хмельницкого за прежних своих товарищей, взятых у Лодыжина, а к крымскому хану посылал тех, которые пойманы у Переволочны. В заключение письма Сирко говорил, что посольства к Хмельницкому он никакого не посылал, а только лишь о своих товарищах просил, в доказательство чего и ответ Хмельницкого на свою просьбу приложил. Вслед за этим письмом Сирко отправил гетману и другое письмо. В нем он советовал гетману, как поступить на случай прихода врагов, с городом Чигирином. Совет его состоял в том, что вместо того, чтобы разоренный неприятельским мечом город защищать, было бы удобнее Киев, святой город, оборонять: "Лучше бы жителей всЪх тамошнихъ (Чигирина) изъ города вывесть, а самый замокъ сжечь, потому что поганый на пожарное мЪсто не пойдетъ, да и намъ на двЪ доли войско неудобно раздЪлять" [5].
    Получив листы кошевого Сирка и приложенное к ним письмо Юрася и усмотрев в них "злосливое" против христиан намерение, гетман немедленно отправил их в Москву с грамотой к царю, в которой писал: "Не для чего иного советует он (Сирко) покинуть Чигирин, как для того, чтобы, вместе с Хмельниченком, привести злобный замысел свой. Пусть только Чигирин достанется в руки им, тогда они снова укрепят его, Хмельниченко сделает в нем столицу княжества своего, а Сирко объявит главным гетманского регимента своего, потому что уже и теперь Сирко величает Хмельниченка князем Малой России, а Хмельниченко Сирка — гетманом кошевым войска запорожского низовых козаков [6]. Гетман Самойлович, как и прежде, особенно настаивал на защите Чигирина. "Почему, — говорил — имъ, запорожцы, не смотря на расположеніе къ Хмельницкому и къ туркамъ, не соединились съ ними явно (во время первого Чигиринского похода) и не помогли имъ въ войнЪ? Потому что запорожцы смотрЪли на Чигиринъ и слЪдили за его судьбой: кто будетъ владЪть Чигириномъ, тому поддадутся запорожцы и вся Малороссія по ту сторону ДнЪпра" [7]. Еще более, чем совет Сирка о разрушении Чигирина, возмутила гетмана просьба кошевого о присылке в Сичь войсковых знамен и о даровании кошевому местечка Келеберды, с чем он обратился к Самойловичу через своих посланцев, отправленных в Батурин, пользуясь, разумеется, затруднительным положением гетмана и царя и надеясь чрез то успеть в своей просьбе. "Къ чему затЪяли они теперь просьбу свою? Никогда того не бывало, да и теперь не годилось имъ о томъ вашего государского престола утруждать, — писал гетман царю Федору Алексеевичу. — Во всЪ ьремека, какъ стало войско запорожское подъ вашей православной государской обороной, одному региментарю гетману давались знамена и булава, за которыя войско запорожское на службу вашу государскую ходить должно; а всякій полковник, по христіанскому обыкновенію и по стародавиимъ войсковымъ правамъ, дЪлаетъ самъ себЪ для воинскаго дЪла, какия можетъ, знамена, что и запорожцамъ можно было бы сдЪлать. И если бы у нихъ не оказалось денегъ на то, то и я могъ бы имъ какой вещью помочь, или, сдЪлавъ готовое знамя, на Кош послать. И то удивительно, для чего они не искали знамен и никуда не посылали по нихъ тогда, когда у нихъ самозванецъ былъ, а сами сдЪлали ихъ для него да и теперь хранятъ у себя. К чему же они просятъ именно теперь царскихъ знаменъ? Къ тому, чтобы прибрать побольше малоразсудныхъ и легкомысленныхъ къ себЪ людей и отъ Чигирина ихъ отвлечь. Говорили они и наказывали, чтобы дать имъ Полтавского полка мЪстечко Келеберду и Переволочанскій перевозъ на ДнЪпрЪ. И то они новое дЪло вымышляютъ от начала, какъ стало Запорожье, и по настоящее время, ни мЪстечкомъ, ни селомъ, ни другимъ меньше того запорожцы на УкрайнЪ не владЪли и просить о том за стыдъ себЪ почитали; также и самъ я размышляю, что того мЪстечка Келеберды отдать имъ непригоже, потому что тогда в одномъ полку два начальства будетъ, одно давнее, другое новое, отчего распри между людьми станутъ да к тому же, основавъ тамъ свою власть, запорожцы внушатъ другимъ не повиноваться намъ. Обращаясь къ намъ съ такими неподобными просьбами, они просто возносятся оттого, что къ нимъ, на Запорожье, от васъ, великаго государя, и отъ меня, вашего государскаго подданного, частыя въ эту зиму посылки были: они воображаютъ, что безъ нихъ никакое прибыльное дЪло не совершится" [8].
    Не менее того гетман злился на Сирка и за то, что он все еще не переставал сноситься с Хмельниченком, принимал письма из Крыма и не прекращал вопроса об обмене пленными. Марта 2 дня писал Сирку из Крыма Шарин-бей, что хотя хан и султан с государства сходят, но он, бей, готов додержать с Сирком учиненный между крымцами и козаками договор, лишь бы только и запорожцы додержали его, о чем просил известить его, будут или нет козаки крымцам верны. Сирко, отсылая гетману письмо бея, вместе с тем писал ему, что бею дано слово быть с Крымом в миру не для чего иного, как для размена пленных, но и то только до святого Георгия, а после святого Георгия гетману будет дана весть, и как гетман Сирку посоветует, так он с Крымом и поступит [9],
    Узнав доподлинно о всех сношениях Сирка с врагами русского царя, Самойлович, отправляя в Сичь царского посла с жалованьем войску низовых козаков, приказал, для разузнания дела, козаку Полтавского полка Ивану Красноперченку и товарищам его, собрать сведения о всех намерениях запорожцев. Прибыв в Сичь, Красноперченко и товарищи его узнали, что турский султан имеет идти на Украйну, что запорожцы готовы выступить против него; что с крымским ханом они будут держать перемирие, ради окупа пленных, только до святого Георгия; что Юрий Хмельницкий присылал в Сичь трех козаков, чтобы склонить запорожцев на свою сторону, но запорожцы в том ему отказали, а во всем положились на государскую волю. Сам Сирко призывал Красноперченка в свой курень одного и спрашивал его о своей жене, детях и доме, потому что он, Иван Красноперченко, с его женой "в прежние лета был воспреемником". Призывал к себе Сирко и Тишка Ганусенка, которого гетман из Батурина к Сирку посылал; тому Сирко, сняв со стены Спасов образ и поцеловав его, говорил, что если он не верен царскому величеству и враг гетману, то пусть бы тот образ побил и душу, и тело его [10].
    Собрав все сведения о Сирке и усмотрев в них "явные свидетельства" нерасположения к царю и вражды к себе, гетман все-таки нашел нужным ладить с Сирком и для того, чтобы отвлечь его от злого намерения пересылок с турками и Юрием Хмельницким, определил послать ему увещательное письмо и удовольствовать разными запасами. В письме гетман советовал кошевому и всем козакам не обольщаться обещаниями князя-чернеца о готовности его способствовать освобождению пленных товарищей их; а более всего не надеяться на бусурман, которые и подданных своих христианам ни вольностей не дают, ни креста святого ставить на храмах, ни пения божественного в церквах, ни открытых знамений на себе творить не позволяют; а во время войны не для сражений и воинских дел, а только лишь для сооружения мостов и для починки переправ употребляют, — того же не было бы и запорожским козакам. В заключение письма гетман извещал козаков, что он велел изготовить им в Переволочне 200 бочек муки, 40 бочек пшена, несколько полтей ветчины, за которыми советовал им, по прежнему обычаю, прислать в Переволочну нескольких товарищей своих [11]. О посылке своего письма и о всех намерениях Сирка гетман донес грамотой в Москву, за что нолучил монаршую благодарность от царя [12].  

Между тем турецкий султан, не получая определенного ответа от Сирка, решил, или по крайней мере, велел распустить слух о решении своем послать часть войска турецкого числом 40000 человек на 40 каторгах к Сичи и выше ее к урочищу Кичкасу, чтобы здесь свой город устроить и отсюда над Чигирином промысел чинить. Тогда Сирко снова заговорил с крымцами о размене пленных, взятых уже не в Лодыжине, а в Переволочне, на что от крымцев новое предложение получил — быть с Крымом в миру, за что крымцы обещались по самый Киев в Днепре своих лошадей не поить. Обо всем этом Сирко известил гетмана своим письмом (мая 10 дня) и просил его прислать к ним с войском сына своего Семена Самойловича для отпора врагу. На письмо кошевого гетман советовал запорожцам решительно разорвать с крымцами мир, потому что они, как он подлинное известие имеет о том, намерены каким-нибудь способом все Запорожье снесть. Вместе с этим гетман извещал Сирка, что к нему едет нарочный царский гонец стольник Василий Перхуров с увещательной грамотой от царя, дабы превратить козаков к истинной царского величества верности и к единомыслию с гетманом [13].
    Царский гонец действительно прибыл в Сичь и, по обыкновению, был принят в ней с приличными случаю почестями. Получив от стольника грамоту, кошевой, старшины и все товариство, трижды поклонились перед ней в землю и, испрашивая прощения в прежних своих винах перед царем, поклялись на этот раз соблюдать верность московскому царю, повиноваться малороссийскому гетману, размириться и начать военные действия с неприятелями. Сам Сирко с клятвой объявил гонцу, что он уже сделал распоряжение о сборе к Светлой неделе всего войска в Сичу и о немедленном выступлении в поход. Высказывая верность московскому царю и готовность в войне на неприятелей, Сирко и запорожцы тут же заметили, что в Запорожье слишком "малолюдно и голодно" и настает большая надобность в запасах и войске: "Хотя бы малую часть русских войск прислал государь для славы имени своего, но с пушками, которых нет в Запорожье, а гетман прислал бы Полтавский полк, тогда вместе с ними мы отправились бы воевать Крым". Кроме того, запорожцы по-прежнему жаловались на гетмана за то, что он не отдает им ни Келеберды, ни Переволочны; а кошевой, по-прежнему, просил государя прислать ему бунчук и знамя: "Без знамени государского ходить ему никуда невозможно, потому что слывут они государские подданные". В беседе с царским гонцом Сирко открылся даже, что ему сам крымский хан не советовал отступать от московского государя: "Зачемъ вы ищете другого государя? Есть у васъ московскій государь, есть и гетманъ; одну сторону Днепра опустошили, хотите разорить и другую. Если турки завладЪють и этой стороною ДнЪпра, то не только вамъ, но и Крыму будетъ плохо,— лучше повиноваться одному гетману, нежели преклоняться предъ многими" [14]. На просьбу Сирка и запорожцев ответили тем, что прислали в Сичь царское денежное жалованье, пушки, свинец и царское знамя, а также Полтавский полк козаков с видимой целью помогать запорожцам в борьбе против неприятелей, но в действительности наблюдать за их действиями.
    С этих пор Сирко все свои сношения с неприятелями решительно разорвал. Июня 10 дня гетман Самойлович писал литовскому гетману Пацу, что кошевой Сирко и все войско низовое должную к монарху христианскому веру свою додерживают и к регименту гетманскому непременную склонность сохраняют, о чем через своих посланных по должности своей ведомость чинят. И точно. Оставив в Сичи наказного атамана Шиша, Сирко с товариством спустился на Низовье Днепра и стал поджидать там неприятелей. Июля 12 дня над днепровским лиманом, против урочища Краснякова, в устье речки Корабельной, кошевой разбил несколько [15] турецких каторг и корабельных, с хлебом и запасами, судов, которые шли под начальством каторжного паши к Очакову и Кызыкерменю, откуда паша имел направить запасы сухим путем к бусурманским войскам. Сирко сделал это тотчас по приезде [16] в Сичь царского гонца Василия Перхурова, перед которым он хотел показать свою преданность царю; из всех турецких судов, по словам самого Сирка, спаслось только одно с парусами и с несколькими людьми, о чем кошевой извещал гетмана через козака Игната Уфедя, послав через него турского языка, а также семь пушек и двадцать знамен. Оставив Кош с ясырем в Кардашине над Днепром, Сирко, желая опередить турок, шедших из-под Чигирина, двинулся к Бугу, к заставе и турскому мосту; мост тот сжег, заставу разгромил, много усталых, голодных и раненых мусульман истребил, а христианских пленников из неволи вызволил и всем этим многих татар заставил вернуться из похода в Крым [17].
    Однако, геройский поступок Сирка не спас Украйны от беды: в то время, когда Сирко громил татар на Днепре, в это самое время (августа 11 дня) русские ратники и украинские козаки понесли поражение и отступили от Чигирина. Падение Чигирина произвело сильной впечатление на украинцев и потому немудрено, что современники стали винить в этом князя Григория Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича. Летописец Самуил Величко объясняет, не утверждая, однако, положительно, неудачу русских и украинцев под Чигирином во время второго чигиринского похода турок бездеятельностью гетмана Самойловича и князя Ромодановского: Ромодановский боялся нападать на турок, будто бы, потому, что в их руках находился его сын князь Андрей Ромодановский, взятый в плен десять лет тому назад. Турецкий визирь угрожал князю, что если он осмелится помешать ему взять город Чигирин, то получит в подарок облупленную и набитую соломой кожу с головы пленного сына его. Самойлович же, "знюхавшись с князем и следуя его воле", вовсе не сочувствовал рвению козаков к войне с турками и проиграл успех войны. Но едва ли этому обвинению Величка можно придавать серьезное значение: ни предшествующее, ни дальнейшее поведение князя Григория Григорьевича Ромодановского не дают никакого основания заподозревать его верность русскому престолу; тем более, что сын его находился в руках татар в Бахчисарае, а не в руках великого визиря. Самый же неуспех русских и украинцев под Чигирином объясняется неуменьем и медлительностью со стороны князя и гетмана, а не изменой их и какой-то непонятной злобой к Чигирину. Также нужно смотреть и на укор кошевого Сирка по адресу гетмана Самойловича. Сирко, под влиянием страсти и гнева, возмущенный вестью о падении Чигирина, написал Самойловичу следующее, исполненное жестоких и большей частью незаслуженных укоризн и насмешек, письмо:
    "Вельможный мосце пане гетмане тогобочный украинскій малороссійскій Іоанне Самойловичъ. ПослЪ кончины славного, памятнаго, добраго нашего гетмана, Богдана Хмельницкаго, по истинЪ дорогого отчизнЪ своей малороссійской сына, когда стали являться частые и непостоянные гетманы, и когда, через дЪйствія враждебныхъ сосЪднихъ монарховъ (что ясно из андрусовских постановленій 1667 года), единая Малая Россія наша бЪдная отчизна, раздЪлилась пополамъ сперва на два гетманства, начавъ отъ, полтавскаго Пушкаря и переяславскаго Сомка, потомъ черезъ Ханенка уманскаго, на три гетманства, и, вслЪдствіе постоянныхъ междоусобій, достаточно обагрилась кровію нашей братіи; тогда мы, войско низовое запорожское, тотъ же часъ перспективою нашего ума здалека усмотЪли и поняли наступавшій упадокъ и всеконечное запустьніе отчизны нашей малороссійской. Въ действительности оно такъ и сталось съ вашей гетманской антецессоровъ, тогобочныхъ гетмановъ ласки. Смотря издалека окомъ нашего разума на этоть приближавшійся упадокъ отчизны, мы нигдЪ не могли безъ сердечнаго сожалЪнія вкусить хлЪба и одопочить спокойно послЪ трудовъ дневныхъ, потому что насъ постоянно безпокоило и одолЪвало то, что, велЪдств1е войны и иепріязни обостороннихъ ДнЪпра гетмановъ, приходилось намъ полными слезъ глазами смотрЪть на пустую а мертвую Малую Poссію, матку нашу, и вмЪсто богатых жилищъ отцовъ и праотцевъ нашихъ видЪть жилища дикихъ звЪрей. Желая предупредить это по мЪрЪ силъ нашихъ, мы письмами нашими и усовЪщевали и убеждали сегобочныхъ гетмановъ, чтобы они, для общаго отеческаго добра, отринули всЪ циркумстаціи войнъ и непріязни и оставались бы въ пріязни и згодЪ съ сегобочными гетманами, антецессорами вашими и отнюдь не склонялись бы на обманчивыя польскія приманки и обЪщанія. Однако, всЪ наши доводы мало имЪли дЪйств1я, и чЪмъ дальше, тЪмъ больше между гетманами обЪихъ сторонъ вражда и злоба возростала и чрезъ ихъ междоусобныя войны нашу братію искореняла. И хотя всЪ те прошлые гетманы наружно показывали, себя, усердными устроителями и опекунами отчизны нашей, однако каждый изъ нихъ скрытно и безъ всякой совЪсти, съ немалымъ ущербомъ для отчизны и съ погубленіемъ подчиненнаго ему христіанскаго народа, ради исполненія своего властолюбія и ненасытныхъ афектовъ (желаний), больше старался забрать воды на свои лотаки (мельничные колеса) и затЪмъ до тЪхъ поръ сушилъ свою голову такимъ неспасительнымъ ремесломъ, пока, вмЪстЪ съ урядомъ своимъ, вовсе не терялъ ее, съ немалымъ для отчизны бЪдствіемъ. ПослЪ всего этого, не удивляйся, ваша вельможность, войску запорожскому, если намъ пришлось, послЪ случившагося збуренія турчиномъ Чигирина, Канева и всЪхъ остальныхъ сегобочныхъ городовъ и селъ украинскихъ малороссійскихъ, и тебя записать в реестръ прошлыхъ, не особенно усердныхъ къ отчизнЪ нашей, гетмановъ; ибо, зная, какое вниманіе и готовность к оборонЪ от турокъ оказалъ ты на слезныя суплЪкаціи (просьбы) лодыжинцамъ, уманцамъ и жителямъ другихъ городовъ и повЪтовъ, не иначе можемъ и разумЪть о васъ, мосце пане, какъ сказали выше. И точно, вмЪсто военнаго похода и обЪщанія обороны лодыжинцамъ в уманцамъ, ты, счастливо назадъ оть Лысянки повернувши и предоставивши дЪло однимъ братьямъ нашимъ, добрымъ и отважнымъ рыцарямъ, за здравіе отчизны и Лодыжина, свой животъ тамъ утратившимъ, ты вмЪсто щирости своей дырку Мурашкою заткнулъ [18], а самъ, яко журавель на купинЪ стоящій, издалека черезъ ДнЪпръ смотрЪлъ до Лодыжина и Уманя, что тамъ будетъ твориться, обгородившись хорошо наметными стЪнами, для защиты своего здоровья, чтобы оттуда не залетЪла по вЪтру пуля какая и твоему здоровью, в роскошныхъ перинахъ, какъ павЪ въ краснопестромъ перЪ, не причинила ущерба. О нещирости же вашей къ Чигирину мы уже и не пишемъ вамъ, когда не только мы, войско низовое запорожское, но и весь великороссійскій и малороссійскій свЪтъ ясно то видЪть можетъ, что онъ, съ прочими городами и украинскими селами, погибъ черезъ вашу съ княземъ Ромодановскимъ нещирость и незычливость и окончил дни свои полнымъ запустЪніемъ съ премногимъ пролитіемь христианской крови и съ погубленіемъ истой братіи нашей, ибо какая могла быть къ Чигирину пріязнь ваша, когда у васъ издавна сильная злоба къ нему была? Если прежде вы, ваша мосць, не стыдились на Дороигенка и на Чигиринъ со своимъ и съ московским приходить и открыто воевать его, то какъ могли вы устыдиться, чтобы не оборонять и препятствовать паденію его? Объясни же теперь, пане гетмане Самойловичъ, что доказал ты, какую услугу Богу и отчизнЪ сдЪлал: Дорошенка въ непрестанную неволю заслалъ, Чигиринъ со всей сегобочной Украйною потерялъ, многому множеству крови христіанской напрасно пролиться допустилъ и послЪ такого мнимаго благополучія обЪих сторонъ гетманомъ титуловаться сталъ. Что же тебЪ отъ той запустЪлой сегобочной стороны? Разсмотри, какого ты чаешь отъ нея пожитка и обогащенія. Намъ кажется, что лучше было бы вам двоимъ быть на обЪих сторонахъ гетманами и жить какъ братьямъ, въ любви и единомысліи, чрезъ что вы были бы и непріятелямъ страшны, и въ корыстяхъ своихъ РЪчи Посполитой украинской всегда умножались бы. Теперь же ты настоящій погубитель Чигирина и остатка сегобочной Украины, потому что если бы ты не добывалъ и не взялъ его, вмЪстЪ съ Дорошенкомъ подъ свою власть, то и турчинъ не приходилъ бы добывать его. А впослЪдствій, черезъ разумныя медіяусы, могла бы и вся сегобочная Украйна отъ турской власти безъ всякаго кровопролитія подъ высокую руку православнато монарха съ Дорошенкомъ приклониться и тебя какъ единаго пастыря знать; но ты такъ ожесточился на Дорошенка и на всю сегобочную Украйну, что и мало не хотЪл обождать до такого счастливаго времени. А нынЪ дождался крайняго уладка и запустЪнія отчизны нашей и уже теперь гимны, сложенные Дорошенку, тебЪ суть приличны, потому что за тебя, гетмана Самойленка, вконецъ опустЪла сегобочная Украйна, за что дашь отвЪтъ передъ Богомъ всевидящимъ. Твоему разуму показался лучшимъ одинъ человЪкъ, сынъ князя Ромодановскаго, нежели тысячи братіи нашей, христіанъ православныхъ, великороссійскихъ и малороссійскихъ, оставленныхъ безъ должной помощи твоей, на убіеніе бусурманъ въ ЧигиринЪ, КаневЪ и другихъ мЪстахъ. Кто тутъ слЪпотЪ твоего ума не удивится? Кто, разсмотрЪвши такое жестокосердіе твое, может съ пріязнью и зычливостью приклониться къ тебЪ? И если кровь одного праведнаго Авеля вопіяла отъ земли до Бога объ отмщеніи Каину, то, какъ ты думаешь, не будетъ ли пролитая по твоей причинЪ кровь премногихъ христіанъ скаржитися на тебя и просить справедливости у Господа Создателя, Судіи праведнаго? Знай хорошо, что вскорЪ постигнеть тебя то, о чемъ и не мыслишь, и ты кровію своею и чадъ своихъ заплотишь кровь братіи нашей; за погубленіе многой братіи нашей неожиданное на домъ твой найдетъ губительство. Богатства твои, которыя ты уже собралъ и думаешь еще собрать, въ день гнЪва божія не помогутъ тебЪ, ибо одна правда избавляетъ мужа отъ смерти. Они перейдутъ въ руки нетрудившихся, и ты останешься сирымъ и бЪднымъ, и какъ по твоей винЪ отчизна наша сегобочная малороссійская запустЪла, такъ и домъ твой возносящійся запустЪеть и въ жилищахъ твоихъ живущаго не будетъ; ею бо мЪрою мЪрилъ еси, тоею возмЪрится, по неложному глаголу евангельскому. Излагая все это вслЪдствіе сердечнаго сожалЪнія о постигшихъ бЪдствіяхъ и крайнемъ упадкЪ отчизны нашей малороссійской, сегобочной Украйны, мы вмЪсто благополучія поздравляемъ тебя, желая, чтобы ты чрезъ тотъ упадокъ очнулся и, остерегаясь своего паденія, поискалъ бы милости божіей для вЪчнаго живота и благополучія, невозбранно подаваемой всЪмъ просящимъ и ищущимъ ее, усердно прося которой и для себя, остаемся вашей вельможности зычливые пріятели и братія, Иванъ СЪрко, атаманъ кошовій зо всЪмъ товариствомъ войска низового запорожскаго. Зъ Сичи запорожской, септемврия 25, року 1678" [19].

Отступив от Чигирина и переправившись через Днепр, Кара-Мустафа отдал приказание, ввиду того, чтобы прекратить запорожцам выход в Черное море, вновь возвести на устье Днепра три крепости: на правом берегу Днепра — Кызыкермень, на острове среди Днепра, против Кызыкерменя, Тавань и на левой или крымской стороне, при самом берегу реки, Арслан или Аслан. Между этими городами велено было протянуть железные цепи через Днепр и его левые рукава для того, чтобы загородить путь козакам к морю и соляным ямам; к цепям прикрепить маленькие колокольчики, чтобы слышать, когда запорожцы будут своими лодками в цепи ударять. Возведение этих крепостей поручено было главному надзирателю всех строений Мимай-аге; защита же работников поручена была Каплан-паше с шестью янычарскими полками. Но едва строители начали возведение крепостей, как на них напал Иван Сирко с 15000 человек запорожцев. Сперва он побил татар, забрав у них скот и лошадей; потом напал на турок-работников и янычар-охранитйлей, работников изрубил, а янычар разогнал. Деятельную помощь в этом случае оказал Сирку царский стольник Василий Перхуров с московскими ратными людьми [20].
    Осенью того же года Сирко через своих послов Прокопа Голоту и Андрея, Калниболотского куреня козака, извещал гетмана, что крымский хан прислал к кошевому посла с просьбой заключить на три месяца для окупа пленных с ним мир, а главным образом, для отыскания знатного аги Мустафы. По той просьбе Сирко отправил к хану своего толмача, через которого узнал, что хан, по приказу султана, имеет в заднепровскую Украйну для соединения с Хмельниченком выходить и там промысл свой чинить: теперь же кошевой предлагает гетману взамен знатного аги взять из плена боярского сына Андрея Ромодановского или же вместо него потребовать 40000 ефимков с татар за выкуп Мустафы-аги. На письмо Сирка гетман отвечал листом, что, видя искреннее желание к православному монарху и доброе расположение к нему, региментарю своему, он донес пресветлому монаршему престолу о службе и благих делах Сирка, а насчет знатного турчина, взятого в плен, советовал ему за малый окуп его не избывать; если же его почему-либо в Сичи неудобно держать, то лучше было бы к нему, гетману, прислать. Подавая по-прежнему добрый совет Сирку отнюдь ни туркам, ни Хмельниченку не доверять, гетман с тем вместе писал ему, что, несмотря на запрещение царя, больше 10 человек запорожских посланцев посылать в Москву, гетман на этот раз позволил идти, по прошению Сирка, 50-ти козакам, "дабы великий государь, взирая на ваши труды, в вашем челобитье явил вам милость свою". Вслед за отбытием запорожских послов в Москву, к гетману пришло известие от Сирка, что крымский хан "под государские города" войной идет [21].
    В 1679 году, в воздаяние подвигов прошедшего года, царь Федор Алексеевич послал в Сичь козакам милостивое жалованье: 2 пушки, 200 ядер, 50 пудов пороху, 50 пудов свинцу, 500 червонцев, 170 половинок сукна; кроме того, особо кошевому Сирку: две пары соболей добрых, два сорока соболей, два бархата червчатых, два сукна — одно малинового, другое червчатого цвета по пяти аршин длины, атласа гладкого и камки по 10 аршин длины [22].
    В этом же году разнеслась весть о том, что султан, желая отомстить запорожцам и Сирку за разорение турецких крепостей при устье Днепра, а также за истребление 13500 человек янычар в 1674 году в самой Сичи, решил уничтожить гнездо козаков, Сичу, и для этого послал пашу Кара-Мухаммеда с войском вверх по Днепру [23]. Сирко, узнав о приближении к Чортомлыку Кара-Мухаммед-паши и не надеясь на силы козаков, перенесся из Сичи на урочище Лободуху, между островов. Турки приблизились к Сичи всего лишь на один переход [24]. В это время царь Федор Алексеевич, узнав об опасности, угрожавшей Сирку и козакам, отправил для обеспечения южных границ большую конную и пешую рать под начальством Якова Корецкого на Запорожье в помощь Сирку, чтобы кошевой соединенными силами мог туркам и татарам "противиться". Но враг, проведав о том, "ужаснулся и аки некая змея, устрашенная, спрятал свою гордую главу" [25]. В этом же году разнеслась было весть о том, будто Сирко убил изменника русскому царю Юрия Хмельниченка, но то оказалось одной лишь молвой [26]. Напротив того, самого Сирка в это время покушался зарезать какой-то татарский мурза, но кошевого предупредил один запорожский козак, и раздраженный Сирко убил мурзу [27].
    Гетман Иван Самойлович, узнав об опасности, угрожавшей Сичи от турок, написал Сирку письмо с готовностью помогать ему против врагов; на то письмо кошевой и козаки отвечали ему своим листом. Они благодарили гетмана за высказанное сочувствие, но отклонили предложение его о помощи им: "Если вы, ваша вельможность, станете безпокоить вашу гетманскую особу с такой пріязнью и усердіемъ, какую выказали у Лодыжина, Уманя, Чигирина, Канева и другихъ украинскихъ сегобочныхъ городовъ и повЪтовъ, то лучше вамъ оставаться въ собственномъ домЪ и не смотрЪть на наше паденіе сблизка, какъ смотрЪли вы безпечально на паденіе Чигирина; а мы поручаемъ себя всемогущей божіей защитЪ и сами будемъ при всесильной помощи божіей промышлять о своей цЪлости, въ случаЪ прихода непріятелей" [28].
    Это было писано апреля 6 дня, а мая 29 дня коломацкий сотник Остафий Подерня в своем диете к ахтырскому полковнику Федору Сагуну писал, что в этот день ехали через Коломак [29] орельские да сирковские козаки и сказывали ему, Остафию: "Посыланы-де из Запорожья, из Сичи, от кошевого атамана Ивана Сирка во все города листы о том, что бусурмане хотели учинить с ним мир и не учинили" [30].
    Спустя два месяца после этого известия Сирка уже не стало в живых.
    "Того же лЪта августа перваго числа, представился отъ жизни сей, черезъ некоторое время послЪ болЪзни, въ ГрушевкЪ, въ пасЪкЪ своей, славный кошевой атаманъ Иван СЪрко. Препровожденный водой до запорожской Сичи, он погребенъ былъ чЪстно всЪмъ войскомъ низовымъ запорожскимъ въ полЪ за Сичей, противъ московскаго окопа, гдЪ погребалось и другое запорожское товариство. Хоронили его знаменито августа 2 дня со многой арматной и мушкетной стрЪльбою и съ великой отъ всего низового войска жалостью, какъ прилично оказывать то такому справному и счастливому вождю, который съ молодыхъ лЪтъ и до старости своей, пробавляясь военными промыслами, не только удачно Крымъ воевалъ и пожегъ в немъ многіе города и не только въ дикихъ поляхъ, по разнымъ мЪстамъ, татарскіе загоны громилъ и христіанскихъ полоняниковъ отбивалъ, но, выплывая въ Черное море лодками, въ разныхъ мЪстахъ немалые шкоды и разоренія бусурманамъ чинилъ, а по самому морю корабли и каторги, плывшіе изъ Константинополя въ Крымъ, Азовъ и другія мЪста, разбивалъ и съ великой добычей счастливо съ запорожскимъ войскомъ до Коша возвращался. Все войско его любило и за отца своего почитало. Похоронивши же его, какъ выше сказано, съ жалостію великою, знатную надъ нимъ насыпали могилу и на ней каменный крест поставили съ надлежащимъ именемъ и надписомъ его дЪяній" [31].
    Гетман узнал о смерти Сирка из письма к нему нового кошевого атамана Ивана Стягайла, который, извещая Самойловича о кончине Сирка, с тем вместе сообщал, что войско запорожское, гуляя на Азовском море, разгромило турецкий корабль на нем, девять человек турок взяло в плен, а остальную, большую часть, потопило в море.
    "Если жизнь людей находится въ рукахъ Бога, то по волЪ его терминъ смерти беретъ всякаго человъка со свЪта; такимъ способомъ августа перваго числа, пришедшій смертельный часъ взялъ отъ животнаго мЪшканія, наполнивъ насъ жалостію, и пана Ивана Сирка; тЪло его несчастнаго послЪ его страданій, мы похоронили, по обычаю христіанскому и по набожному обряду церковному въ полЪ, при КошЪ, августа 2 дня. А сами, оставаясь в неотмЪнной и вЪрной службЪ нашему государю, его царскому пресвЪтлому величеству, готовимся все войско собрать на Кошъ для приведенія въ надлежащій порядокъ Запорожья, чтобы быть всегда готовыми на всякую царю услугу. При этомъ извЪщаемъ вельможность твою, что послЪ смерти небожчика (Сирка) наше запорожское товариство, будучи на Азовском морЪ, августа 8 дня турецкій корабль громило: большую часть людей его побило, а девять человЪкъ непріятелей до Коша привело; послЪдніе намъ объявили, что ни отъ татаръ, ни отъ турокъ никакой войны на нашего государя и на Украйну не будетъ, потому что (мусульмане) завелись войной съ французскимъ королевствомъ. Для того всЪ турецкія каторги (морские суда) изъ Чернаго моря и отъ Константинополя пошли въ БЪлое (Мраморное) море; только и осталось четыре каторги, которыя пошли, да и то не надолго, с казной в Азовское море. Оттого же ни на Дунай, ни на ДнЪстрЪ, нигдЪ нЪт турецкихъ войскь; только въ Крыму носятся вЪсти, будто орда весной двинется на Украйну. Узнали мы и томъ, что царское пресвЪтлое величество съ найяснЪйшимъ королемъ польскимъ хотя и братски живутъ, но не смакуютъ и на ляховъ ропщутъ. Что до того, что мы не посылаемъ нашихъ посланцевъ до великаго нашего государя, то это происходить от того, что наше товариство ни съ поля, ни съ воды до сихъ поръ не явилось къ намъ, а если, дастъ Богъ, съ ихъ приходомъ, мы получимъ какую-нибудь вЪсть о непріятеляхъ, то въ тотъ же часъ пошлемъ сказать о томъ царскому пресвЪтлому величеству. А такъ какъ твоя вельможность обЪщала намъ испросить ласку у великого государя, то просим уторовать (проторить) напередъ для этого дорогу. С этими прописанными вЪстями посылаемъ до твоей вельможности нашихъ товарищей Кузьму съ Семеномъ Ганженкомъ и при нихъ одного изъ взятыхъ невольниковъ, волошина, который все также хорошо знаетъ, какъ и тЪ турки, и такъ же, какъ они, разскажетъ; мы сами сперва его допросили, а потомъ то же самое отъ другихъ слышали. Прося взаимно извЪстить насъ о движеніи войскъ его царскаго пресвЪтлаго величества съ войскомъ твоей вельможности и возможно скорЪй возвратить намъ назадъ нашего посланца, желаемъ твоей вельможности отъ Господа Бога имЪть многолЪтнее здоровье и счастье въ помыслахъ, а себЪ ласки твоей до насъ. Вельможности твоей зичливые пріятели и нижайшіе слуги Иванъ Стягайло, атаманъ кошовій войска его царскаго пресвЪтлаго величества запорожскаго низового со всЪмъ товариствомъ. Зъ Коша августа 10, року 1680" [32].